Люба поцеловала ладонь сестры и оперлась на нее лбом.

– Удивительная ты все-таки, Томка. Ни у кого нет такой сестры, как у меня. Ты ведь всего на два года старше меня, а в тебе столько мудрости и всяких мыслей, которых ты непонятно откуда набралась, как будто ты прожила уже лет двести. Правда, Тома, мне стало легче. Правда-правда. Сегодня вечером отпразднуем Колин день рождения, а завтра я буду стирать Родькины рубашки. Сначала надышусь его запахом, прижму эти рубашки к лицу, потом буду стирать руками. Вообще-то я все в машине стираю, а его рубашки не могу. У меня такое ощущение, что я часть Родика бросаю в железный механизм. Его рубашки и белье я стираю только руками и такое удовольствие от этого получаю, как будто его по спине глажу.

Тамара отстранилась, отошла на несколько шагов и посмотрела на сестру издалека.

– Ох, Любаня, Любаня, ты даже не понимаешь, какая ты счастливая. Не каждой женщине суждено так любить мужчину, как ты любишь своего Родика. Уже за одно это ты должна быть благодарна судьбе и не жаловаться. Но я тебя все-таки подстригу, чтобы ты стала совсем уж счастливой.

– Может, не надо, а? – жалобно попросила Люба.

– Надо, – твердо ответила Тамара. – Надо срезать все концы, в которых скопилось твое горе. И завтра ты проснешься другим человеком.

* * *

Разговор с Тамарой подействовал на Любу отрезвляюще. На следующий день она проводила сестру на поезд и почти две недели после этого обдумывала все то, что сказала сестра. Наверное, Тамара права, Люба поставила перед собой нереальную цель, захотела, чтобы потерянная фигура как по мановению волшебной палочки вернулась на доску, но она, Люба, – не проходная пешка, которая при определенном мастерстве игрока может стать ферзем, а даже если и может, то для этого нужно еще играть и играть, продвигая пешку вперед. В обычной, нешахматной жизни на это уходят долгие годы, потому что человеческая жизнь – это всего лишь одна партия, только одна, одна-единственная, и ждать придется до самой старости. Нужна другая цель: сделать все, чтобы ее любимый муж был счастлив. В конце концов, разве это не есть наивысшее проявление любви?

Она обратила внимание на то, что если о Лизиной дочери Родислав говорил мало и вообще как будто не вспоминал о ней, то о маленьком сыне он рассказывал постоянно. Люба заметила и другое: когда муж звонил Лизе зимой, пока та была беременна, его голос почти всегда был напряженным, сердитым или виноватым, а теперь он разговаривал с ней мягко и ласково и почти никогда не сердился. Конечно, Родислав не позволял себе звонить Лизе в присутствии детей или соседей, но от Любы он давно уже не скрывался. И еще Люба видела, что мужу все труднее становится терпеть Кемарскую и ее внучку и все большее раздражение вызывает постоянная необходимость лгать Николаю Дмитриевичу. «Он страшно устал, – с тоской думала Люба, – ему все надоело, он больше не может так жить. Он хочет уйти».

Учебный год закончился, Николай Дмитриевич увез Лелю на дачу на все лето, Николаша сдал последний экзамен за третий курс института, из пяти предметов по трем он получил «удовлетворительно», а два завалил, но пересдавать летом не стал, договорился в деканате, чтобы разрешили сдавать осенью. Ему пошли навстречу, потому что помнили: Николай Романов поступал по «ректорскому списку», стало быть, к нему следует проявлять снисходительность, если есть такая возможность. Разделавшись с сессией, Коля уехал с друзьями в Прибалтику. Кемарская с Ларисой тоже отбыли на дачу, и Люба с Родиславом остались одни. Ей казалось, что теперь он сможет отдохнуть и от соседей, и от непрерывного вранья тестю, и от ежедневного тревожного ожидания очередного Николашиного фортеля. Она постарается сделать так, чтобы ему было хорошо и спокойно, она будет изо всех сил стараться, чтобы муж был счастлив и чтобы это ощущение покоя и счастья связывалось в его сознании только с ней, с его любящей женой.

Это был самый обычный день в начале июля. Родислав после работы поехал к Лизе и вернулся домой около полуночи.

– Будешь ужинать? – как обычно, спросила Люба.

– Буду, – кивнул он, – только быстро.

– Устал? Хочешь спать? – с понимающей улыбкой сказала она.

– Нет, возьму свежую рубашку, чистое белье и вернусь к Лизе. Я подумал, раз все равно никого нет, то я же могу там остаться на ночь.

«Вот оно, – Люба почувствовала болезненный укол. – Я знала, что этим кончится, еще когда Коля сказал, что уезжает на два месяца с друзьями. И прошлым летом я этого боялась, и позапрошлым, когда все разъезжались и никто не заметил бы Родиного отсутствия. Но тогда он почему-то так вопрос не ставил. Тогда еще не было маленького Дениса, и Родик не хотел вводить совместное проживание с Лизой в привычку, он не был уверен, что хочет остаться с ней навсегда. Значит, теперь он уже уверен. Теперь есть маленький сынишка, и для Родика все изменилось».

– Конечно, я сейчас все приготовлю тебе, – ей казалось, что голос дрожит и вибрирует.

Чтобы успокоиться, Люба сделала несколько глубоких вдохов. Нельзя прятать голову в песок, нельзя делать вид, что ничего не происходит, тем более Родик явно ждет от нее помощи, он надеется на нее, на свою верную и любящую жену. Она не может, не должна его подвести.

Люба усадила его за стол, подала ужин и принесла пакет с чистым бельем и сорочкой.

– Родинька, может быть, пора что-то решать? – начала она. – Так не может больше продолжаться, ты измучился, тебе тяжело, ты устал от наших проблем.

Он оторвался от тарелки и вопросительно посмотрел на жену.

– Что ты имеешь в виду?

– Может быть, тебе все-таки уйти к Лизе?

– Как это – уйти? А ты? А дети? А папа?

– Ну что – дети? – Она вздохнула. – Колька, конечно, сложный, но он уже вырос, и изменить его мы не можем. Другим он уже не станет, так что этот крест придется тащить, и твое присутствие или отсутствие ничего не изменит. Если что случится, ты поможешь.

– А Леля? Папа?

– Родинька, мы с тобой не можем поставить твою жизнь на службу семье, это неправильно. Если ты решишь уйти, у меня будет целых два месяца, чтобы постепенно подготовить Лелю и папу. Два месяца – это вполне достаточный срок, я как следует все обдумаю, найду нужные слова и аргументы. Об этом не беспокойся. Ты лучше подумай о себе. Наши дети выросли, сын у нас не удался, надо признать, а Леля уже достаточно большая, чтобы за нее не волноваться. У тебя появился редкий шанс прожить еще одну жизнь, с другой женщиной, с другими детьми. Может быть, в этой второй жизни у тебя получится замечательный сын, наследник, который принесет тебе радость и гордость и которого не надо будет стыдиться. Что же касается папы, то это все-таки мой папа, а не твой, и почему ты должен калечить свою жизнь ему в угоду? С папой я сама разберусь, это моя проблема. Конечно, кровушки он мне попьет, – Люба горько усмехнулась, – но вредить тебе не станет, это я беру на себя. Ты будешь звонить нам, приходить, когда захочешь, твои старые вещи останутся здесь, а ты купи себе все новое и начни новую жизнь.