Я выпутался из спальника, вывернул его, чтобы просушить, развесил поближе к костру. Клацая зубами от ночной прохлады, переоделся.
– Мужской стриптиз, – прокомментировал дорогой друг Никита, – смертельный номер. Исполняется впервые замерзающим сталкером!
– Кстати! – оживился Шнобель и полез в рюкзак. – Надо выпить. Химику для здоровья и сугреву, нам – за упокой души сталкера Патриота.
И извлек литровую флягу. В ней булькало – не доверху налито.
– Подставляйте, братцы, кружки! По фирменному рецепту перцовка – Шнобелевка!
Похоже, Шнобель обрадовался смерти Патриота, воспрянул. Его можно понять: теперь-то подозревать в стукачестве не будут. Мы подставили кружки, и Шнобель плеснул каждому остро пахнущей коричневой жидкости.
Я осторожно понюхал: пахло перцем, спиртом, травами.
Выпили, не чокаясь. По телу разлилось тепло. Энджи заботливо подвинула мне банку тушенки, и я набросился на горячее мясо, капая жиром на штаны. Мне было хорошо. Костер горел, согревая, еда вкусная, настойка обжигала горло, но успокаивала и настраивала на мирный лад. Остальные тоже расслабились. Обменивались короткими замечаниями о прошедшем дне, не затрагивая печальную тему. Орали неподалеку лягушки и пробовали голос ночные птицы.
И вдруг донесся далекий клич:
– Эй-гей-гей-гей!
Вдалеке отозвались. Вроде, протрубил рог. Пригоршня вскочил, схватил дробовик, бросил, взял винтовку и бросился к стене. Шнобель уже целился в ночь. Облака, текущие по ночному небу, ускорили бег, и скорее до меня дошло: они пикируют вниз!
Пара минут – и окрестности окутал туман, повисший клочьями.
– Блин, только расслабилась, – пожаловалась Энджи, нехотя доставая из кобуры пистолет. – Такой вечер испортился.
Затрещал костер, и Вик накрыл дрова целлофановым пакетом, чтоб не сырели.
Аппетит пропал, настроение ухудшилось. Я закатал штанину: отек спал, осталось покраснение и припухлость. Взял винтовку, лениво глянул за плечо Пригоршни.
Клич повторился – на этот раз ближе. Пригоршня кивнул в сторону звуков:
– Кто это горлопанить вздумал? Главное, зачем?
– Между прочим, нам в ту сторону идти, – прошептал Шнобель.
– Новый вид мутантов – крикуны, – сострила Энджи. – У них такой противный голос, что они им убивают.
В лесу, окружающем дом, захрустели ветви, мы заняли круговую оборону. В тумане проступали самые ближние стволы сосен, дальше словно разлили кисель. Вот он зашевелился, и появился едва различимый человеческий силуэт, я прицелился, отметил, что у ночного гостя что-то с туловищем, но что именно, сказать трудно: оно, вроде, шире и короче человеческого. Жаль, туман мешает разглядеть.
В тумане что-то зашевелилось, существо издало гортанный звук, который мы поначалу приняли за рожок. Я предположил, что это сигнал к атаке, и положил палец на спусковой крючок, но, к счастью, существо с треском ломанулось в лес.
Выждав, когда стихнет топот его и сородичей, Шнобель прошептал:
– Что это было, вы разглядели?
– Фиг знает, – ответил Пригоршня. – В тумане не видно. Наверное, человекообразный мутант…
И тут над лесом громом прокатился выстрел. Это плохо. Значит, не мутанты, а люди. Возможно, коллеги Патриота, и теперь нас ожидает горячий прием. Я поделился мыслями, все задумались. Вик плеснул в костер водой, принялся затаптывать горящие головешки.
– Нет, что-то не сходится, – сказала Энджи. – Если ищут нас, то чего шумят, как олени во время спаривания? Может, это местные чудаковатые? Ну, типа Отца, которого вы пристрелили?
– Даже если так, они в кого-то стреляют. Или стреляют в них, – сказал Вик, приваливаясь к стене, как и все мы. – Я так понял, следующий пункт остановки – Желдаки? Что вы о них знаете?
– Сейчас – ничего, – ответил Никита. – Раньше, вроде бы, кто-то жил. Тут натовская база, наши предпочитали не соваться, говорят, тут люди пропадали.
– Они везде пропадают, – шепнула Энджи.
– Да, – кивнул Никита, – но кое-где особенно часто. Говорят, это дело рук натовцев.
Тем временем крики стихали. Далеко и неопасно грохнул выстрел и воцарилась тишина. Некоторое время мы целились в туман, но вскоре поняли, что это бессмысленно, и расселись по местам. Вик и Пригоршня остались дежурить.
Увлеченный проблемами, я не сразу заметил, что Энджи плохо.
Нет, она не упала, она по-прежнему сидела, сжимая кружку обеими руками – ей в перцовку заботливый Вик подлил чая. И не кашляла. Просто губы побелели и выражение лица стало потерянным. Лучистые глаза поблекли, на выбившиеся из «хвоста» локоны бисеринами осел туман.
Энджи сидела как раз напротив меня, остальные не могли этого видеть.
– Вик! – позвал я. – Кажется, Энджи нехорошо!
Девушка на реплику не отреагировала.
– Инвалидная команда! – простонал Пригоршня.
Тактичный он все-таки, внимательный. Вик подошел к двоюродной племяннице, вынул кружку из ослабевших пальцев.
– Энджи, ты меня слышишь?
Не отвечает.
Мы сгрудились вокруг Энджи. Вик осторожно положил ее на расстеленный Пригоршней спальник. Девушка была в забытьи.
– Помните, что Патриот про побочные эффекты говорил? – спросил Шнобель. – Похоже, лекарство перестало действовать. Теперь она спать будет.
Склонившись, Вик прислушивался к дыханию Энджи – ровному, как у крепко спящего человека. Наверное, Шнобель был прав: снадобье Болотного Доктора закончило действие, и теперь Энджи проспит какое-то время.
– Значит, так, – решил я. – Всем отбой. Дежурим по очереди: Вик, Шнобель, потом – я, потом – Пригоршня. Следить не только за периметром, но и за Энджи, если ей станет хуже, всех будить.
– Нет, – возразил Пригоршня, – ты еще очень слаб. Поэтому дежурь сейчас, а потом отсыпайся.
Да, он прав.
Все улеглись, но еще долго ворочались в мешках. Я сидел рядом с Энджи. Кряхтел и потрескивал древний сруб, вокруг что-то шуршало, бегало, летало. Кажется, слышно, как растет трава.
Туман понемногу рассеялся, над горизонтом плыла ущербная луна, и звезд было мало.
Даже когда глаза привыкли к полутьме, я мог пересчитать звезды. Они не сливались в единое мерцающее полотно, как в августе, не кололи глаза безразличным злым светом, как в январскую стужу – смотрели миролюбиво и любопытно. Энджи дышала.
На границе слышимости прозвучал боевой клич, стих и больше не повторялся.
Через два часа меня сменил Вик, и я провалился в забытье, и видел во сне, как иду к легендарному Монолиту, прошу об одном: исцели ее.
Наутро я проснулся абсолютно здоровым, укус успел зарубцеваться (на мне вообще все подживает, как на собаке), лихорадки не было и следа. Любит меня Зона, бережет.