– А что сказал папа? Ну что такого невероятного сказал папа, после чего я должна была передумать? Он что, открыл мне глаза на Григория? Он рассказал мне про жениха что-то такое, чего я не знала? Папа назвал его вором, но это неправда. Папа назвал его педерастом, но и это неправда. Это чистой воды клевета. И ты надеешься, что, наслушавшись этой мерзкой клеветы, я изменю свое решение? С какой стати? А завтра папа скажет тебе, что я лесбиянка и убийца, так что, ты перестанешь меня любить? Ты ему поверишь и отвернешься от меня?
– Боже мой, Тома, ну что ты такое говоришь? Папа никогда про тебя такого не скажет…
Тамара с грохотом опустила утюг на металлическую подставку. Все бесполезно, мать не слышит ее, а если и слышит, то не понимает.
– Да какая разница, скажет он такое про меня или нет? Я пытаюсь объяснить тебе, что у меня есть собственное мнение о человеке и собственное отношение к нему, и ничьи слова, ни твои, ни папины, на мое мнение и отношение повлиять не могут. Это понятно? Или я плохо объясняю?
– Ты разговариваешь со мной, как со слабоумной, – обиделась Зинаида Васильевна. – Я все прекрасно понимаю, поэтому и говорю тебе: перестань дуться и возвращайся домой. Попросишь у папы прощения, скажешь, что все поняла и…
– И что? Что я больше так не буду? – перебила ее Тамара. – Я буду, мама. Я – бу-ду. Я буду делать то, что считаю правильным. И прощения я просить у папы не собираюсь, потому что мне не за что извиняться, я никого не обижала и не оскорбляла, в отличие от него. И если папа не скажет мне, не тебе – я подчеркиваю, а лично мне, что он берет свои слова назад и готов принять Григория как своего зятя, я домой не вернусь. Поживу у Любаши до начала марта, а потом уеду в Горький. И между прочим, через пять дней я туда еду подавать заявление в ЗАГС.
– Тома! – всплеснула руками мать. – Но это же ужасно! Ты собираешься не послушаться папу?
– Ой, мам, перестань, а? Я всю жизнь его не слушаюсь, и ничего, пока не пропала, как видишь. Ты вспомни, как он орал, когда я сказала, что поступаю в ПТУ учиться на парикмахера, ты вспомни, как он не разговаривал со мной три с половиной месяца! Три с половиной месяца он каждый день видел меня дома и проходил, как мимо пустого места, он меня не замечал, не отвечал, когда я к нему обращалась. Забыла? И ничего, я сделала по-своему и добилась успеха в своей профессии. А эти конфеты несчастные и бутылки с коньяком, которые я приносила домой? Тоже ведь по неделе не разговаривал со мной и полностью игнорировал. А я что, перестала принимать подарки? Конечно, нет, я их принимала, принимаю и буду принимать, пока их будут дарить, потому что это как высокая оценка сделанной мною работы. Мне это приятно, понимаешь? И человеку, которому я помогла стать красивым, приятно сделать такой подарок. Мы оба радуемся, и он, и я. И я, по-твоему, должна лишить и себя, и моего клиента этой радости только потому, что папе это не нравится? А что еще нужно сделать, чтобы отец остался доволен? Луну достать? Звезды погасить? Скажи, что? Мир не может крутиться вокруг одного только Николая Дмитриевича Головина, мир не может и не должен ему угождать и заглядывать в глаза: вам понравилось? Вы довольны?
Тамара резко замолчала. Что это она, в самом деле? Мать наверняка не понимает ни слова из этой длинной тирады, такие рассуждения слишком сложны для нее. Она любит отца, всю жизнь преданно ему служила, и ей даже в голову не приходит, что он может быть не прав. Бабушка Анна Серафимовна бдительно следила за тем, чтобы ее сына никто из домашних не рассердил и не расстроил, и отец много лет жил в убеждении, что в его семье все поступают только так, как ему нравится. Ну что ж, теперь ему придется смириться с тем, что не всегда все происходит так, как он хочет.
Она посмотрела на мать и вдруг заметила, как та сутулится, и лицо у нее не только побледнело, но и осунулось. Бедная мама! Она ведь переживает и не знает, как помирить мужа с дочерью, потому что оба упрямые и неуступчивые. Но самое главное – она не понимает, чью сторону ей принять. Муж прав по определению, потому что он всегда прав, но и дочь жалко, и хочется, чтобы она наконец вышла замуж и устроила свою жизнь. И что же делать, если муж не хочет ни в чем уступить, а дочь не желает идти отцу навстречу?
Тамара отошла от гладильной доски, присела за стол рядом с матерью, обняла ее.
– Мамуля, я понимаю, как тебе тяжело. Но и ты меня пойми. Я люблю тебя, люблю папу, но и Григория я люблю. Как мне разорваться между вами? Я не могу пойти на поводу у тебя и папы, потому что не могу и не хочу наступать на горло собственной личности, понимаешь?
Мать только горестно вздохнула, и Тамара подумала: «Нет, ничего она не понимает. Зря я стараюсь что-то объяснить. Она хочет, чтобы в семье был мир и покой любой ценой, и не понимает, что есть люди, которые готовы эту невероятную цену платить, как Любаша, а есть другие, такие, как я, как Гриша, которые за мир и покой платить собственной душой не собираются. Мама никогда этого не поймет».
Зинаида Васильевна поднялась, сполоснула под краном чашку и направилась к двери. Тамара провожала ее с тяжелым сердцем. Подавая матери шубу, она снова подумала о том, как постарела мама за эти несколько дней. Или она постарела уже давно, просто Тамара этого не замечала? Мама всегда была статной и красивой, с натянутой кожей и полными яркими губами, и еще неделю назад Тамаре казалось, что она не постареет никогда, по крайней мере, в ближайшие лет двадцать Зинаида Васильевна не изменится и останется все такой же красавицей. Сейчас перед Тамарой стояла потухшая немолодая женщина с опущенными плечами и скорбно поджатыми губами. Она взяла руку матери и прижала к своей щеке.
– Мам, прости, но я не могу вернуться. Я очень по тебе скучаю, но я не могу. Пойми меня, пожалуйста.
Зинаида Васильевна погладила дочь по лицу, молча кивнула и вышла из квартиры.
* * *
– Ужасно, – прошептал Камень. – Посмотри, что там у меня под глазами щекочется? Блоха, что ли, ползает?
Ворон подскакал поближе, приподнялся на цыпочки, но ничего не разглядел – Камень был очень большим, и глаза у него располагались довольно высоко. Пришлось подпрыгнуть и немножко взлететь.
– Ну да, блоха, как же, – протянул он удивленно. – Это у тебя из глаз течет. Ты никак плачешь?
– Я? Не может быть!
– Как же не может, когда я сам вижу. Ты из-за чего расстроился? Из-за Тамары?
– Да я больше про ее мать думаю, про маму Зину. Тамара – что? Она сильная, умная, она не пропадет. А вот мать у нее… Добрая, хочет, чтобы всем хорошо было, а ума нет. Когда у доброты ума нет, получается одно сплошное страдание. Вечно ты меня расстроишь, вечно ты всякое грустное рассказываешь, а я переживаю.
– Ага, давай, давай, – каркнул Ворон, – вини меня во всем. Я всегда у тебя плохой. Я что, виноват, что люди такие идиоты и не могут жить спокойно и правильно? Мое дело – посмотреть и рассказать, не я же им поступки подсказываю.