– Узнаете?
– Конечно.
– Ваша?
– Да.
– Та самая, что у вас украли?
– Да, Шейн Доналд украл.
– Никаких сомнений?
Пам еще раз посмотрела на сумку:
– Нет. Никаких сомнений. Где это нашли?
– Не знаю, имеем ли мы право… – начал было один из полицейских.
– Возле станции техобслуживания, – сказал другой. – На шоссе М62, к западу отсюда. В мужском туалете. Он все это засунул в сливной бачок.
– Полагаю, кошелька там не было.
– Боюсь, что не было.
– Можно вас попросить идентифицировать все ваши вещи? – спросил первый.
Они достали ее вещи из другого мешка и медленно разложили в центре ее стола. Блокнот, адресная книжка, папки с делами, экземпляр книги «Как быть доброй», пара истрепанных писем, на которые она все собиралась ответить, но никак не могла выбрать для этого время; несколько блестящих голубых оберток от шоколадных батончиков «Фрутс энд натс»; зажигалка и спички, но ни следа сигарет; две черные шариковые ручки «Бик» и огрызок карандаша; гигиенические тампоны, визитные карточки, почтовые марки, ключи.
– Все ваше? – спросил один из полицейских.
– Все мое, – кивнула Пам.
– Жаль, что так получилось, – сказал второй. – Надеюсь, в сумке было не очень много денег.
– Достаточно.
Тот сочувственно улыбнулся.
– Да ладно, – весело сказала Пам. – Может, они пошли на доброе дело.
Ни один из полицейских, кажется, не оценил эту шутку – если это вообще была шутка.
– Новостей, надо полагать, никаких? – спросила она. – Про Доналда, я имею в виду.
– Не могу сказать, мисс.
Мисс? Он что, читал у нее по руке?
– Нам и не сообщат, даже если что-то будет…
– Сумку теперь можно забрать? – спросила Пам. – И вещи тоже?
Конечно. Они оба покивали, пробормотали что-то и ушли. Твидлдэм и Твидлди. [19] Она не сомневалась, что им обоим не более чем по двадцать четыре – двадцать пять. Их визит, как и множество других сигналов в последние дни, заставил ее вспомнить о собственном возрасте и вообще о смерти. Нож-то ей прямо в тело упирался, хоть и дрожал, прямо в шею, а этого вполне достаточно, чтобы убить, уж Пам-то знала.
Она с ненавистью вспоминала об этом. Она ненавидела его, этого Доналда, за то, что заставил ее вдруг ощутить себя такой… Незащищенной. Напуганной.
За то, что заставил ее сейчас испытывать ненависть.
Он купил себе булочку с беконом – два тонких кусочка жирной свинины, кетчуп стекает с обеих сторон, – а еще чай в пластмассовом стаканчике и батончик «Твикс». Напротив магазинов был небольшой парк: ряды скамеек по обе стороны от узкой дорожки, сломанные качели, на которых пытались раскачиваться несколько детей, вытоптанные площадки, где раньше была трава, а теперь осталась одна грязь. В дальнем конце, у самой дороги, – кирпичный туалет. Скамейка, которую выбрал Доналд, была больше остальных разрисована разными граффити, одна планка из спинки выломана. Он уселся, ни на кого не обращая внимания, запил остатки булочки последним глотком чая и подумал о Маккернане. Что бы тот стал делать на его, Шейна, месте? Что бы он сейчас стал делать?
Две сороки, треща, слетели с соседнего дерева, сели на землю поблизости и затеяли склоку над куском блестящей бумаги, который занесло сюда ветром из переполненных мусорных баков.
А все гораздо проще: Маккернан никогда бы ни здесь, ни в таком положении не оказался.
Алан Маккернан мог уболтать кого угодно и выпутаться практически из любого положения, пустив в ход лесть, шутки, обаяние. Он, конечно, не настоящий ирландец, ничего ирландского в нем нет – ну, может, пару поколений назад его дед или прадед и выехал из какого-нибудь ирландского графства, из Уиклоу, к примеру, а потом вкалывал где-нибудь на железной дороге или рыл какой-нибудь траханый канал – словом, был на такой работе, где нужны мощные мышцы, а мозги почти не требуются. Отец Маккернана, тот, правда, работал на строительстве, каменщиком, поденно, а по вечерам играл на гитаре и пел. В пабах вдоль всей Килберн-Хай-роуд, на Харлсден, на Ройял-Оук. Иной раз вместе с двумя-тремя другими парнями, иногда в одиночку. В 1959 году, за три года до рождения Алана, он пробовался в состав рокерской группы «Джонни Кидд энд Пайретс». В качестве бас-гитариста. Джонни Кидд в итоге повернул ручку усилителя на минимум и рассмеялся ему в лицо, но потом, как рассказывали, сжалился и взял его к себе подсобным рабочим. На время. В группу «Джонни Кидд энд Пайретс».
Когда Маккернан здорово напивался, действительно здорово, да еще добавлял кайфа «колесами», обычно уже поздно ночью, то всегда врубал их записи, пел их песни, колотя по чему-нибудь в такт и делая вид, что подыгрывает им на гитаре. «Плиз дон'т тач», «Шейкин олл овер», «Линда Лу»…
– Это ж мой крестный отец! – любил повторять Маккернан. Пьяный и вымотанный, на часах три ночи, выпивки почти не осталось, а он растянулся на полу с косячком в лапе. – Мой крестный папаша, Джонни-мать-его-Кидд!
Это было неправдой.
Однажды Маккернан сказал ему правду – когда они были вдвоем, сидели на ярмарочной площади в городишке под названием Клиторпс; утро было ясное и все голубое, Доналд хорошо помнил, как было холодно, а на небе ни облачка.
– Он просил его, – сказал ему Маккернан, – ну, мой старикан просил этого Джонни, приходи, мол, в церковь, на крещение, а этот Джонни – да какой он Джонни, это не настоящее его имя, настоящее было Фред, Фредерик, Фредерик Хит, – ну да ладно, так вот, этот самый Джонни ответил, конечно, точно приду, а сам так и не пришел. Ладно, сказал мой старик, не имеет значения, он все равно сказал, что придет, достаточно и этого. А потом мне: если кто спросит, кто у тебя был крестным, отвечай – Джонни Кидд. И смотри, какое у них будет выражение на морде. Конечно, Джонни к тому времени уже помер, разбился в автомобильной катастрофе, когда мне было всего четыре года. А мой старик все время про это забывал. – Смех Маккернана при этих словах звучал горько. – А может, он этого Джонни вовсе и не просил, лживая сволочь…
Какая-то мамаша раскачивала своего ребенка на качелях; группа восьми-девятилетних мальчишек гоняла мяч. Двое мужчин в длинных пальто и шерстяных шапочках сидели через три скамейки от них, по очереди прикладываясь к бутылке с сидром. Возле туалета все время, как отметил Доналд, останавливались машины – постоят пять-десять минут у тротуара, потом уезжают.
Папаша Маккернана, насколько Доналд помнил, кончил именно так, как вот эти двое, даже хуже: ночевал на кладбище, пробираясь туда уже ночью, укрывался там от непогоды. Дешевый сидр, баночное пиво, четыре по цене трех… Иногда бутылка портвейна. Или «мерзавчик» виски. Что угодно. Он уже умер к тому времени, когда Маккернану едва исполнилось двенадцать. А от его матери уже тогда остались одни воспоминания. Год с небольшим он мотался по разным родственникам, они его спихивали друг другу, как старые обноски. Потом были сиротские приюты и постоянные побеги из них. А потом его настоящим домом стали ярмарки и парки аттракционов.