И тут пока напрашивался единственный вывод — что Кохэй Дайго и та таинственная женщина заключили своеобразное соглашение гораздо раньше.
Теперь Эда и другие детективы решили пересмотреть все подробности дела заново с самого начала. Для этого он и приехал в Хаконэ и шёл сейчас по пустынной улице к огромному особняку семьи Нагахара. Сакура ещё не расцвела, да и тепла-то особого не было — на небе облачка, воздух прохладен. В садах вдоль дороги распустились трёхцветные фиалки, покрыв землю пёстрым ковром. Весна пришла в Хаконэ, правда, в этой местности, окружённой густыми лесами, ещё витал дух какой-то унылой меланхолии.
Теперь, с учётом всех подробностей — начиная с появления в Хаконэ десятого января и кончая бегством из гостиничного номера в Адзабу, — становилось всё более и более очевидно, что человеком, которого они разыскивали, был Кохэй Дайго, профессор и специалист по здоровому питанию из университета «J» в Фукуоке. По фотографии подозреваемого признали все, с кем он вступал в тот или иной контакт, — горничная в гостинице «Фумотокан», Фумико Нарусэ, Садао Умэдзаки, Юко Кумэ и двое следивших за ней детективов. Подозреваемый, конечно, во всех случаях носил очки — либо солнцезащитные, либо в толстой роговой оправе, — что, несомненно, нужно было ему для маскировки, зато возраст и другие приметы полностью сходились. Эде уже звонил Фурукава, вернувшийся в Фукуоку проверить алиби Дайго. По словам Фурукавы, у Дайго не имелось алиби на все случаи его предполагаемого пребывания в Хаконэ или Токио. В ночь на восьмое марта, когда была убита Мидори, он, по словам его коллег, ездил в Осаку, чтобы положить в больницу престарелую тётушку. Тогда он отсутствовал два дня — восьмого и девятого числа. Фурукава считал, что адрес тётушки, которая могла бы подтвердить пребывание Дайго в Осаке, проще всего узнать у жены Дайго, однако по здравом размышлении решил этого не делать. Ведь жена Дайго может сразу же рассказать об этом мужу, к тому же сам Дайго мог опередить полицию — позвонить тётушке в Осаку и попросить её подтвердить его алиби.
Вместо этого они заслали своего человека к брату Дайго, проживавшему в одной из провинций Кюсю, с тем чтобы тот под благовидным предлогом и, не упоминая имени Дайго, выведал тётушкин адрес. Получив эти сведения, они наведались к старой женщине в её осакский дом в районе Тэннодзи. Тётушка, как и сказал Дайго коллегам по работе, оказалась действительно старой, но вот больной её никак нельзя было назвать.
Сосредоточившись, Аканэ внимательно разглядывала фотографию Кохэй Дайго. Закусив губку, она хмурилась. Эда пристально наблюдал за ней, готовый уловить малейшее движение её мимики. Выражение её лица сейчас было таким, какое бывает у человека, когда он видит друга, сильно изменившегося после долгой разлуки.
Наконец девушка оторвала взгляд от фотографии и покачала головой:
— Нет. По-моему, это не тот человек. Но вы должны понять, что я видела его с дороги из машины и там наверху на склоне было темновато. Но я всё же уверена, что тот мужчина выглядел совсем по-другому.
Из всех людей, видевших человека, наводившего справки о Мидори и Юко, Аканэ была первой и единственной, кто со всей определённостью заявил, что это не тот человек.
— Мама родила мою старшую сестру, а вот мне она не является родной матерью. — Пригласив Эду в гостиную, Аканэ теперь отвечала на его вопросы тихим, нежным голоском. Домработница, которую он видел здесь ещё в прошлый раз, подала им кофе и удалилась. В доме стояла тишина. Аканэ объяснила Эде, что отец находится в отеле по делам, а маму после убийства старшей дочери отвезли в местную больницу, где она теперь восстанавливает силы.
Дом семьи Нагахара был выстроен в старом английском загородном стиле. Маленькие окна и обои с классическим тёмным узором в гостиной добавляли угрюмости атмосфере этого жилища.
В ночь убийства Мидори в гостиной горел электрический камин, теперь на его месте стояла пурпурная орхидея в горшке.
— Меня взяли в эту семью, когда умерла моя родная мать. Мне тогда было два года. Мне об этом никогда не говорили, а сама я была слишком мала, чтобы помнить. Но когда мне было восемнадцать, моей подруге понадобилось переливание крови, и я выразила готовность быть донором, вот тогда-то я случайно и обнаружила, что у меня и родителей разные группы крови. Я спросила об этом отца, и он рассказал мне правду о моей родной матери. Так я впервые об этом услышала.
Иными словами, Аканэ оказалась внебрачным ребёнком своего отца.
— В тот момент я, конечно, была потрясена тем, что узнала, но потом заметила, что мои отношения с родителями и сестрой от этого нисколько не изменились. Взглянув на вещи объективно, я поняла, что все они очень хорошие люди и продолжают любить меня, так что я по-прежнему могла себя чувствовать полноценным членом семьи.
Едва заметная улыбка тронула европейские черты Аканэ, но голос её неизменно оставался спокойным и сдержанным. И всё же только что произнесённые слова, казалось, свидетельствовали о сильных чувствах, которые ей приходилось подавлять. Интересно, могли бы эти чувства вырваться наружу?
— Вы уж меня извините за то, что я вынужден задавать вам вопросы такого личного характера. Я ведь делаю это отнюдь не из любопытства. — И Эда поспешил сменить тему. Аканэ, воспитанная мачехой и выросшая в тени старшей сестры, могла питать глубокую ненависть к этой самой сестре. Задумавшись над этим, Эда обратил внимание, что сёстры очень схожи внешне, несмотря на то что родились от разных матерей. Только Аканэ, если спросить её, не было ли между ней и сестрой неприязни, наверняка откажется признать это. Обе они имели несколько европейскую наружность, хотя у Аканэ эти черты были выражены ярче, и ростом она была выше. Что же касается общего впечатления, то Мидори, которую Эда видел только уже мёртвой, судя по выражению лица, была довольно надменной особой. А вот Аканэ, похоже, отличалась более спокойным и доброжелательным нравом, нежели её сестра.
— В общих целях я должен задать вам несколько вопросов. Скажите, в минувшем декабре третьего и четвёртого числа были ли вы дома?
— Третьего и четвёртого декабря… дайте-ка подумать… Нет, я, знаете ли, не могу так сразу вспомнить. А почему именно эти дни? — спросила Аканэ, глядя Эде прямо в глаза.
— Дело в том, что в Фукуоке в эти дни кое-что произошло, и у нас есть основания полагать, что между этим происшествием и смертью Мидори имеется какая-то связь. Мы спрашиваем всех, кто проходит по делу Мидори, где они были в те два дня.
Эда не боялся приоткрыть перед ней часть правды. Если Аканэ не имела отношения к этим двум убийствам, то он не видел ничего страшного в том, чтобы раскрыть перед ней то, что им было известно. Зато если Аканэ и была той таинственной женщиной, которую они искали, то, упомянув при ней такие числа, как третье и четвёртое декабря, он давал ей понять, насколько далеко они продвинулись в расследовании.
— Наверное, я была дома в этот день. В ноябре у меня была выставка в Токио, а в декабре вроде бы ничего такого особенного не происходило. Впрочем, если хорошенько подумать, то, может быть, что-нибудь и припомню. — Произнеся эти слова, Аканэ склонила голову набок и потянулась к своему кофе. Кажется, впервые за всё время она сейчас пыталась уклониться от взгляда Эды.