— Милостивые небеса! — сдавленно хихикнул он. — Ну и ну, я и не подозревал об этом… надо же, какая неожиданность! Да и как такое могло прийти мне в голову? Насколько я понял, ты сказал «мою сестру», но ведь у тебя три сестры, одна краше другой!
— Все в нашем семействе правы относительно тебя, дядя Клавдий, — сухо сказал Калигула. — Ты круглый дурак. Теперь я даже жалею, что назначил тебя своим первым консулом, чтобы ты помогал мне править империей. Конечно, из всей нашей семейки я отношусь к тебе с наибольшей симпатией, но все-таки думаю, что следовало выбрать кого-то поумнее.
— Ладно, ладно, ты же можешь отменить свое назначение в любое время, хотя, разумеется, я рад и, более того, счастлив оказанной мне честью, — протараторил Клавдий, судорожно думая, что же будет дальше.
Он молча ждал божественного вмешательства, и наконец его племянник заговорил сам.
— Я не говорю о своей cecmpe! — тихо прошипел Калигула, хотя выставленная на поле стража находилась далеко за пределами слышимости. — Как ты не понимаешь? Я говорю о богине!
— А-а-а, о богине? — сказал Клавдий, изо всех сил стараясь выдержать взгляд Калигулы, хотя горящие глаза императора прожигали его точно угли.
— Да, о богине! — заорал Калигула. Он в ярости сжал кулаки, его лицо вновь резко помрачнело. — Неужели не понятно? Не могу же я сделать простую смертную императрицей! Смертные братья и сестры не могут пожениться! Но боги всегда женятся на сестрах — они вечно так делали, такая уж у них жизнь! Именно потому мы и узнаем, что они действительно боги, понимаешь? Потому что все они развлекались со своими сестрами!
— Ну конечно, — сказал Клавдий, стукнув себя по лбу, словно на него наконец снизошло озарение. — Но ты же не сказал, что она была богиней, это и сбило меня с толку. Твоя сестра богиня. Теперь понятно. Значит, ты говоришь о… Друзилле! — закончил он, пылко взывая ко всем подлинным богиням и надеясь, что нашел верный ответ.
Калигула улыбнулся.
— Ох, дядюшка Клавдий, — сказал он, — да ты настоящий лис. Ты все знал и притворялся непонимающим, чтобы мне самому пришлось все объяснить тебе. Ладно, а сейчас я хочу поделиться с тобой моими идеями о возрождении империи.
Идеи Калигулы о возрождении империи потрясли даже Клавдия, чьи пристрастия к дорогостоящим гетерам и шикарным попойкам были хорошо известны. За время часовой прогулки у мавзолея и недостроенного храма Августа они успели обсудить, как лучше завершить это строительство, а Клавдий быстро прикинул, во что обойдется претворение в жизнь имперских планов.
Калигула уже одарил редкими драгоценностями комедианта Мнестера и многих других своих фаворитов. А когда Ирод Агриппа, брат жены тетрарха Галилеи Ирода Антипы, был освобожден из тюрьмы, где он томился последние шесть месяцев по приказу Тиберия, Калигула устроил целый спектакль, демонстративно заменив его тюремные железные цепи на золотые того же веса. Если даже малая толика его будущих затей осуществится, прикинул Клавдий, то на это уйдут все богатства, нажитые Тиберием, — наследство, составившее двадцать семь миллионов золотых монет, — и существенно сократятся запасы государственного казнохранилища.
— Здесь, в Риме, я завершу строительство храма Августа и театра Помпея, — бодро продолжил юный император, загибая на каждый пункт плана по пальцу. — Я расширю императорский дворец до Капитолийского холма, соединив его с храмом Кастора и Поллукса, проведу в сады акведук и построю новый амфитеатр для комедий Мнестера. В Сиракузах я прикажу обновить все разрушающиеся храмы. Я пророю канал через перешеек в Грецию, отреставрирую дворец Поликрата на острове Самос, верну в Рим на прежнее место статую Олимпийского Юпитера. А еще мне хочется построить новый храм Аполлона Дидимейского в Эфесе, его проектированием и строительством я собираюсь руководить лично…
После долгой прогулки они отправились во дворец. И только когда они оказались в личных покоях Калигулы, Клавдий сумел наконец подойти к вопросу, вертевшемуся у него на языке целое утро.
— Мой дорогой Гай, каким же образцом альтруизма ты предстанешь перед римским народом! — сказал он племяннику.
Император восседал на богато украшенном троне, стоявшем на возвышении, к которому вело несколько ступеней, и поскольку сам Клавдий оставался внизу, то ему пришлось слегка повысить голос, чтобы его лучше услышали.
— Народная любовь и вера в тебя будет с лихвой вознаграждена. Ты же помнишь, как в былые времена народ требовал хлеба и зрелищ. А ты задумал вернуть нам великолепные празднества, практически отмененные Тиберием! Но тебе вряд ли подойдет роль сборщика налогов. Следовательно, ты придумал какой-то хитроумный способ пополнения казны?
— И ты говоришь с богом о грязных деньгах? — надменно ответил Калигула.
Взяв позолоченный белемнит, так называемый громовой палец Юпитера, император с задумчивым видом приступил к обработке ногтей — своему любимому занятию при обсуждении государственных дел.
— Ну ладно уж, поскольку ты являешься моим соправителем, то, наверное, мне следует посвятить тебя в одну тайну, — сказал он, глянув на Клавдия со своего золотого насеста. — Ты помнишь Публия Вителлия, ближайшего сподвижника моего отца Германика? Он был с ним, когда отец умер совсем молодым, всего лишь в тридцать три года, во время того злосчастного похода в Сирию.
— Я отлично знал Публия, — сказал Клавдий. — И после смерти моего брата он оставался его самым преданным сторонником. Ты был в то время совсем ребенком и, возможно, не знаешь, что именно он притащил Пизона — приспешника Тиберия — в суд по обвинению в отравлении твоего отца. Тиберия тоже можно было бы обвинить в этом убийстве, если бы ему не удалось сжечь секретные указания Пизону, которые ему предъявили. Конечно, Тиберий надолго запомнил такую измену и не скоро простил Вителлия. В итоге Публия арестовали, заявив, что он якобы состоял в преступном сговоре с Сеяном. Он даже пытался вскрыть себе вены, но потом заболел и умер в тюрьме. А его брата Квинта, сенатора, принародно лишили всех прав во время одной из чисток, устроенных в сенате по требованию Тиберия.
— Вот это-то и удивительно, — медленно сказал Калигула, — почему дедуля сначала уничтожает двух братьев этого семейства, а незадолго до своей смерти, вдруг сменив гнев на милость, назначает их младшего брата императорским послом в Сирию. А? Как тебе нравится?
— Луция Вителлия? — уточнил Клавдий, приподняв брови. — Я считаю, впрочем, как и все остальные в Риме, что его назначение связано скорее… с личной симпатией. — И неловко закончил: — В общем, благодаря юному Авлу.
— И правда, кто же, если не отец такого красавчика, как Авл, мог по праву заслужить столь явное благорасположение! — саркастически бросил Калигула. — В конце концов, этот парень великодушно подарил Тиберию свою девственность, когда ему было всего шестнадцать. Уж мне ли не знать, ведь я все видел своими глазами. Однако речь пойдет о другом.
Калигула встал, спустился по ступеням и прошелся по залу, похлопывая по ладони своим громовым пальцем. Затем он положил его на стол, взял полный кувшин с вином и, налив немного в кубок, позвонил в колокольчик. Мгновенно появился пробующий блюда слуга, мальчик лет девяти-десяти, и выпил вино, а Калигула тем временем наполнил до краев еще два кубка. Взяв себе один из них и жестом предложив дяде последовать его примеру, он подождал, пока слуга откланяется и покинет зал. Затем, к величайшему удивлению Клавдия, его племянник открыл стоявший на столе большой ларец, достал оттуда пару драгоценнейших жемчужин — каждая шириной с большой палец — и опустил их в кубки с вином.