— Куда?
Голос Игната прозвучал мрачно.
— В контору…
— Сейчас?
— Ага… и, наверное, надо ехать?
— Наверное, надо. Изыди, монстр!
Хайд вяло шевельнул обрубком хвоста, показывая, что чувство юмора Игната он оценил.
— Она сказала, что ее дочь ни при чем… — Ксюша вышла, потому что было бы крайне неприлично мешать человеку одеваться. — Что ее случайно втянули.
— Конечно… — произнес Игнат, выглядывая из спальни. — Готова?
Всегда готова.
Игнат выглядел взъерошенным, сонным и очень-очень злым. А обнаружив, что его замечательная машина облита ярко-оранжевой краской, которая, ко всему прочему, и подсохнуть успела, добрее он отнюдь не стал. Он выругался, громко и от души, покосившись отчего-то на Ксюху.
Подозревает, что это она машину изуродовала? Да Ксюша в жизни так не поступила бы.
— Ленка, — Игнат потер пальцем оранжевое пятно. — Дура… истеричная дура. Садись.
— Мы все-таки поедем?
— Естественно, мы поедем… Нет, ну скажи, почему вы, бабы, такие дуры?
Вопрос этот Ксюша оставила без ответа. Во-первых, он и не требовался, во-вторых, с высказыванием Игната она была категорически не согласна. И всю дорогу до конторы Ксюша думала не об убийце Стаса, а о том, зачем было машину портить.
Но чувство вины, обычное для Ксюши, не спешило зарождаться в ее душе.
В конторе царил полумрак. Сквозь створки жалюзи просачивался робкий утренний свет, и вся обстановка казалась зыбкой, ненадежной. Дверь была приоткрыта, и Ксюша, толкнув створку, позвала:
— Виктория Павловна…
Тишина.
— Виктория Павловна, вы здесь? Я приехала и…
Игнат схватил Ксюшу за руку, прижал палец к губам и указал в угол, вероятно, это означало, что Ксюше полагалось в этот угол отойти и стоять там смирно, спокойно.
Она подчинилась.
Почему-то ей стало жутко… Нет, контора выглядела обыкновенно.
Столы.
Стулья. Дремлет копир. И кулер время от времени пускает пузыри. Выглядывают из-под стола светлые туфли на низком каблуке, принесенные Эллой, не то в подарок кому-то, не то на продажу, но крепко тут обжившиеся и ставшие почти общими.
Шелестят газетные страницы.
Игнат осматривал помещение, двигаясь осторожно, медленно, от стола к столу. И длинная тень его скользила по ковролину. А Ксюша вдруг поняла, что сейчас случится что-то нехорошее.
Она закрыла глаза за секунду до выстрела.
Он прозвучал глухо, не выстрел даже, скорее уж хлопок. И чей-то спокойный голос произнес:
— Не дергайся.
Голос не был женским.
— Ты, повернись спиной, — это было сказано Игнату, и тот подчинился.
Щелкнули наручники, сковывая запястья. И дуло пистолета качнулось влево.
— Присядь пока… а лучше… — Он ударил Игната рукояткой пистолета, и тот упал. — А ты, Ксюха, орать не вздумай, иначе пристрелю любовничка.
Ксюша как-то сразу в эту угрозу поверила.
— Сюда иди… ну, не пугайся, мы же так хорошо друг друга знаем…
Плохо. Ксюша действительно не умеет разбираться в людях, если за все время ни разу не подумала о нем. Не враг Стаса, но скорее вечный соперник, который немного от него отстает. И это «немного» — немного чересчур для его самолюбия.
Димка!
Дмитрий Васильевич, пытавшийся выглядеть солидно, но все его усилия пропадали втуне.
Над ним посмеивались, но не зло. Его опекали. Ему сочувствовали. И вряд ли бы ей поверили, скажи Ксюша, что Дмитрий Васильевич способен на убийство.
— Удивлена?
— Да, — Ксюша смотрела не в его лицо, а на пистолет — большой и черный, выглядевший ненастоящим. — Зачем тебе это понадобилось?
Конечно, вряд ли следовало рассчитывать, что Димка вдруг возьмет и изложит ей весь свой злодейский план в подробностях. У него — своя цель, и отвлекаться он не намерен.
— Затем, что мне надоело, — спокойно ответил Димка.
— Что надоело?
— Все. Быть мальчиком на побегушках. «Принеси. Подай. Убери. Не мешай»… Ты не представляешь, как вы все меня достали!
— И я?
— А чем ты лучше других?
Ксюша понятия не имела, ничем, наверное. И если достали, то уж всем коллективом.
— Девочка-цветочек… бегаешь по конторе, улыбаешься, со всеми дружить хочешь…
Что плохого в таком желании? Разве это не лучше, чем видеть в людях врагов и ссориться со всеми? Это же никаких нервов на подобную жизнь не хватит!
— Тебе самой не противно было? Всеобщая любимица… хотя Элка тебя тупой коровой считает. А Стас завалить тебя думал…
Но Алексей Петрович это его желание упредил.
Интересно, если бы он не вмешался, поддалась бы Ксюша на ухаживания Стаса? Скорее всего, она ведь не привыкла, чтобы за ней ухаживали, хотя и мечтала об этом. Ну да, для женщины ведь это нормально — мечтать о красивой любви. Потом, наверное, ей больно было бы…
— Да ладно, — Димка оборвал ее мысли. — Давай сюда.
— Шкатулку?
— Ксюха, не строй из себя бо́льшую дуру, нежели есть. Естественно, шкатулку!
— У меня ее нет.
Он ей не поверит. Уже не верит — Ксюша это видит по его глазам. И решит, что Ксюша упрямится и это упрямство надо сломить…
— У меня ее никогда и не было! Ну сам подумай, откуда? Я про нее знать не знала, пока Стаса не убили! Это ведь ты его? За что?
— Зубы мне не заговаривай.
Ксюша краем глаза увидела, что Игнат лежит на полу, но уже в другой позе, и тут же отвернулась. Он жив? И то хорошо. Что бы он ни делал, ему сейчас всяко Ксюшино внимание лишнее, точнее, не Ксюшино, а Димкино.
— Я не заговариваю. Ну вот смотри: про шкатулку я узнала, когда полезла выяснять, чего Стасу понадобилось в офисе. Из папки документы пропали, и мне стало интересно — какие именно?
— Выяснила?
— Выяснила. Перевертень и его дело. Шкатулка… И Ольгу ты тоже с лестницы столкнул?
— Какую Ольгу?
— Которой он шкатулку подарил. Они ведь любили друг друга.
Ксюша смотрела в светлые Димкины глаза и хлопала ресницами. Пусть она дура, но, пока Димка ее слушает, он не вспомнит про Игната. А что Игнат смирно не станет лежать, Ксюша вовсе не сомневалась. Как-то не в его характере это…
Главное, чтобы он не придумал что-нибудь глупое.
Мама говорила, что мужчины всегда сначала делают, а потом — думают.