— Ты его и убила, Дагмар. Из-за тебя он не уехал в Англию, а погиб под Москвой.
— Ну если тебе так нравится, я убила его и спасла тебя. Выходит — так на так.
— Я не просил меня спасать.
— Это уж твое дело, Оттси. Вот почему ты был мне без надобности. Потому что вечно что-нибудь этакое ляпнешь. И еще потому, что семнадцать лет вымучивал любовь к той, которая тебя отвергла. Мне был нужен… прагматик.
Отто встал и прошелся вокруг скамейки, пытаясь унять сумбур в мыслях и душе.
— В тот день на Ванзее… когда я убежал, а подонки из гитлерюгенда еще не объявились… ты попросила его остаться? Уговорила махнуться со мной именами?
— Не валяй дурака, Оттси. Наверное, ты бы так и сделал, но я-то не глупее Пауля. Ты знаешь, как все было. Под дождем я его поцеловала и сказала, что люблю его, а не тебя. Люблю, но понимаю, что он должен уехать. И хочу, чтобы он уехал. Пусть он живет, а я медленно умру. Я знала, что этого хватит. Все остальное он сделает сам. Понимаешь, такой характер. Надо лишь подтолкнуть, и он все придумает. Так и вышло.
Опять мимо промчались дети. «Поймаешь меня — поцелуешь!» — хохотала девчушка. Будем надеяться, ты этого стоишь, подумал Отто.
— Ты рассказала ему? — спросил он. — Позже, когда вы вместе жили.
— Нет, конечно. Я не хотела причинять ему боль. Да и зачем? Он прекрасный человек. Говорю же, я его обожала. И потом, мне была нужна его преданность. Чтобы он как одержимый меня защищал. Зильке-то догадывалась. Наверное, с самого начала все поняла, потому и возненавидела меня. Знаешь, она тебя любила. Я забрала себе Пауля, а у нее украла тебя.
В голове Отто словно вспыхнула лампочка.
Зильке! Где она?
Зильке Краузе. По сведениям МИ-6, после войны она работала в Штази.
Зачем Дагмар вызвала его в Берлин? Ведь она его не любит. И никогда не любила. И сбегать, как выяснилось, не собирается.
— Зачем я здесь, Дагмар? — Голос его стал жестким.
— Не презирай меня, Отто. — Дагмар, похоже, удивилась перемене его тона. — Я этого не вынесу. Ну да, теперь ты меня разлюбишь. Мне очень жаль, потому что не всякой женщине выпадает столь долгая любовь такого хорошего человека. Пожалуйста, не надо меня ненавидеть. Постарайся понять и сохрани ко мне добрые чувства. Люби меня хоть немного.
— Зачем? Что я должен понять? Зачем тебе моя любовь?
— Тебя не заставляли лизать тротуар и смотреть, как твоя мать давится грязью. — Дагмар будто умоляла. — Мне было всего тринадцать, Оттси.
— Весь мир корчился от боли, Дагмар. Каждый получил свою порцию.
Казалось, угроза потерять любовь Отто на миг изменила Дагмар, но теперь взгляд ее вновь стал жестким.
— О да, сейчас ты прав, — кивнула она. — Весь мир корчился от боли.
— Зачем я здесь?
— Ты сам знаешь, — холодно сказала Дагмар. — Пусть ты не такой умный, как Пауль, но все же не дурак. Тебя заманили. Я нужна вашим, а ты нужен нашим. Тебя хотят завербовать.
— И как же, Даг?
— Даг? — Она улыбнулась. — Давно меня так не называли.
— Шантаж, наверное. Обычные грязные штуки.
— Предполагалось, что я затащу тебя в постель. Вряд ли твоему начальству понравятся фотографии, на которых сотрудник министерства иностранных дел кувыркается с агентом Штази.
Отто чуть не рассмеялся. Всю жизнь он мечтал переспать с Дагмар. И вот до мечты рукой подать.
— Я отказалась, Оттси.
— Что ж, это утешает.
— Сказала, что выманю тебя, но грязную работу пусть делают сами. Им не привыкать.
— Меня опоят? Уложат в постель с парой голых кремлевских педиков? Соглашайся шпионить — или пошлем фото начальникам и в газеты?
— Да. Вроде того.
— Знаешь, мне больше нравится первый вариант, где грязную работу делаешь ты.
— Тебе так легче? Хочешь, чтобы я с тобой переспала? Изволь. Уж в такой-то малости не откажу.
Чистая любовь и беззаветная преданность разжалованы в утешительное соитие, которую восточногерманская секретная служба зафиксирует для последующего шантажа. Обхохочешься.
— Не презирай меня, Оттси, — повторила Дагмар.
— Расскажи, что было. В войну. С мамой. Паулем. Где Зильке?
Опираясь на костыли, увечный солдат, лишившийся обмороженной ступни, вскарабкался на крыльцо и позвонил в квартиру Пауля Штенгеля. За подкладкой его фуражки хранилось письмо погибшего товарища, которое он жизнью своей поклялся доставить или уничтожить.
— Пауль был прекрасный человек, — сказал он, передав письмо Зильке. — И честный солдат.
Был конец января. Похоронка на Пауля пришла сразу после Рождества. Последнее письмо было написано шестого декабря 1941 года.
Дорогая мама, любимая Дагмар,
Мороз минус сорок, мы застряли на подступах к Москве. Иван нас все же остановил, и теперь германская армия просто борется за выживание.
Нас призывают проявить выдержку, обещая, что в будущем году мы снова начнем наступление. Может быть. Но уже без меня.
Два последних года я строил из себя рьяного гитлеровца, чтобы служить опорой вам.
Но сейчас я вынужден изменить свой план. Зло, которому я стал свидетелем за полгода русской кампании, не оставляет мне выбора. Лишь Сатана мог замыслить то, что творится здесь во имя Германии.
И все же я считаю за благо гнить в окопах на передовой. Пусть здесь кромешный ад и бездонный ужас, но это лучше, нежели видеть то, что происходит в нашем тылу.
Дорогие мои, вам не представить этот кошмар. Слово «опустошение» не вмещает в себя убийства, разор и безграничную жестокость на захваченных нами землях.
Но даже этого мало прожорливой твари, в которую превратилась Германия. Я не преувеличиваю, говоря, что каратели СС озабочены одним — умерщвление людей идет слишком медленно. Они ищут способы поставить убийство на поток.
Слаб язык человеческий. Сам Гете не нашел бы слов, чтобы описать эту беспримерную, извращенную бойню.
А потому я решил, что больше не могу служить в этой армии. Даже любовь к вам не может оправдать дальнейшее мое пребывание в дьявольской орде, развязавшей такую войну.
С убогими и беззащитными. Со старыми и немощными. С младенцами и малолетними детьми. С человечеством.
План мой меняется. Я пойду к командиру и вызовусь на разведку советских позиций. На гиблое дело.
И постараюсь, чтобы осечки не произошло.