Господин Мак-Маон сдался. Если сказать точнее, не стал больше настаивать. Поскольку на его лице выразилось разочарование, я предложил ему задать какие-нибудь еще вопросы. Может быть, мне удастся дать ему разъяснения, которые его удовлетворят, и он успокоится. И тут Мак-Маон указал мне на невероятное количество неточностей в тексте. Например: на странице такой-то Ричард жаловался на то, что у них кончился табак, а чуть позже курил сигару. И все в таком роде.
– Да, да, конечно, – защищался я. – События, пережитые Маркусом в Конго, привели к тому, что его нервная система стала давать сбои. Мне кажется, что нам следовало бы более снисходительно относиться к второстепенным деталям истории. Любой другой человек, которому пришлось бы сражаться за свою жизнь и любовь и вдобавок за свободу всего человечества, тоже не смог бы удержать в голове такие мелочи, как те, о которых вы говорите.
Мне удалось убедить Мак-Маона, но не самого себя. Я чувствовал себя так, словно меня допрашивал прокурор в тысячу раз более дотошный, чем тот, с которым пришлось столкнуться Нортону. Мак-Маон перелистал еще несколько страниц. Потом он, вздохнув, словно кит, наполнил воздухом свои легкие, огромные, как два бочонка, и сказал с присущей ему наивностью:
– Томми, почему негры не убегали? Ты это понял?
– Но, господин Мак-Маон! – И тут я привел свой довод с торжествующей улыбкой: – На их шеях были специальные окованные железом колодки, созданные для того, чтобы носильщики не могли сбежать. Разве вы не помните?
– Нет, я не об этом, – поправил он меня. – Я говорю о второй части, когда носильщики превратились в рудокопов.
Это меня встревожило. Я испугался, что мое описание шахты было недостаточно ясным, и стал рассказывать Мак-Маону, что внутри шахта имела форму купола с отверстием на самом верху, которое являлось единственным выходом с прииска.
– Представьте себе окно здесь, наверху, – сказал я, указывая пальцем в центр потолка. – Если бы мы сейчас попытались вскарабкаться по стенам, у нас бы ничего не вышло, потому что стены гладкие и ухватиться нам не за что.
– Это ясно как день, – согласился Мак-Маон. – Но в книге говорится, что по ночам этот вход, так называемый «муравейник», никто не охранял.
– Вы все правильно поняли. В этом не было никакой надобности, стоило только поднять лестницу наверх – и никто не мог оттуда выбраться. Простое и одновременно хитроумное решение, не правда ли?
Но Мак-Маон продолжал листать книгу и отрицательно качал головой. Наконец он произнес:
– Нет.
– Нет? – удивился я.
– Нет, – настойчиво повторил он и продолжил листать книгу, сосредоточенно морщась, словно именно роман, а не я, должен был разрешить его сомнения.
Наконец Мак-Маон поднял голову, посмотрел на меня глазами дворняжки и сказал:
– Послушай, Томми, разве эти ребята не могли взобраться друг другу на плечи? Построив такую простую пирамиду, они спокойно бы добрались до выхода из «муравейника». Тебе так не кажется?
Я не нашелся, что ему ответить. И неожиданно поймал себя на том, что сделал движение, которое было так хорошо мне знакомо: посмотрел сначала на одну сторону стола, а потом – на другую. И сделал я это вовсе не потому, что сомневался в чем-то, а для того, чтобы выиграть время, пока мне в голову не придет какое-нибудь подходящее объяснение. Мне показалось, что в воздухе повис ужас. Если к слову «ужас» можно добавить какое-нибудь определение, то я бы сказал «позорный ужас». Мак-Маон погрозил кому-то пальцем.
– Ты знаешь, почему это не пришло в голову двум братьям? – И сам ответил на свой вопрос: – Потому что они были англичанами. Я ирландец и прекрасно это знаю. Англичане воображают, что они покорили Ирландию, потому что умнее ирландцев, а это совсем не так. Они нами управляют, потому что на их стороне сила. Поэтому братьям не пришло в голову, что кучка негров может придумать такой простой ход, чтобы сбежать. Братья Краверы воображали, что негры – идиоты. А они вовсе не были идиотами – просто рабами.
Мак-Маон снова стал изучать книгу, рассматривая страницы на свет, словно пытался отыскать какие-то слова, написанные симпатическими чернилами. Потом заключил, все еще не глядя мне в лицо:
– Ну, так почему же тогда негры не убегали с прииска?
Я не мог найти ответа на этот вопрос. На самом деле у меня не было ответа ни на один из вопросов, которые задал мне Мак-Маон в то утро.
– Ладно, – произнес я пересохшими губами и проглотил слюну, – я тоже англичанин, господин Мак-Маон, но не считаю ирландцев тупицами. И африканцев тоже.
– О, я в этом нисколько не сомневаюсь, Томми! – извинился Мак-Маон. – Среди англичан попадаются вполне приличные люди! Я только говорю о том, что все англичане, хорошие или плохие, думают, как англичане. Я имею в виду, что они никогда не думают как люди угнетенные, потому что никогда не испытывали гнета, которому подвергают других.
Мак-Маон перелистал еще несколько страниц и вдруг посмотрел на меня широко открытыми глазами, словно ему в голову пришла блестящая мысль. Он сказал:
– Мне припоминается, что ты беседовал с Маркусом Гарвеем.
– Да, конечно. Много раз.
– Тогда наверняка ты как хороший англичанин, который высоко ценит умственные способности африканцев, должен был множество раз задать ему этот вопрос. Что же тебе ответил господин Гарвей?
Мне было невыносимо больно, что Мак-Маон ставил меня на одну доску с братьями Краверами. А может быть, я страдал от того, что не мог ответить на такие простые вопросы. Или от того, что у меня никогда не возникало необходимости задать столь очевидный вопрос Маркусу Гарвею. Я довольно сухо прервал наш разговор под предлогом того, что мне необходимо проветриться, и вышел из пансиона, раздраженный. Бедный господин Мак-Маон! До сих пор ненавижу себя за этот поступок.
Я ходил по окрестным улицам и курил не переставая. Мои нервы были напряжены. Мне хотелось выкинуть из головы вопрос Мак-Маона, но сделать это оказалось непросто. Почему же негры не сбежали с прииска?
Прежде чем вернуться домой, я подошел к нашему старому пансиону, который по-прежнему лежал в руинах, и остановился перед ним. Здание напоминало неудавшийся кекс, который «сел» в духовке. В его верхнем углу еще можно было различить окно моей старой комнаты, которое теперь имело форму ромба. Я размышлял о какой-то ерунде, когда вдруг почувствовал, что кто-то тычет меня пальцем в правое плечо:
– Простите, вы случайно не Томсон? Томас Томсон?
Это был почтальон нашего района со своими неизменными мешком и кепкой; он ехал на велосипеде, без которого, казалось, невозможно было его себе представить. Я подтвердил его предположение, и он, расплывшись в улыбке, объяснил мне, в чем дело:
– Я вас очень хорошо помню. Вы тот самый молодой человек, который проклинал кайзера, когда аэростаты разбомбили это здание, – сказал он, показывая на развалины пансиона. – Я тогда вручил вам повестку. Вы так негодовали! Трудно забыть такого пылкого юношу.