«Но, возможно, он уже ушел… ушел навсегда», — думала она, переступая порог дома Вандерлинов.
Короткая летняя ночь постепенно светлела, проснувшийся ветерок морщинил грязную воду канала, бодро плещущую о портал старинного дворца. Почти два часа! Ник наверняка давно вернулся. Сюзи взбежала по ступенькам, успокоенная мыслью о его близости. Она знала: когда их глаза и губы встретятся, ничто не сможет разлучить их.
Гондольер, дремавший на лестничной площадке, поднялся ей навстречу и вручил два конверта. В верхнем была телеграмма для Стреффорда: она спрятала ее обратно в конверт, остановилась под лампой, свисавшей с разрисованного свода, и взглянула на другой конверт. Адрес был написан рукой Ника.
— Когда синьор оставил его для меня? Он снова ушел?
Снова ушел? Но синьор с обеда не приходил: в этом гондольер был уверен, поскольку дежурил весь вечер. Письмо принес мальчик — неизвестный мальчик: оставил и не стал ждать ответа. Это было примерно через полчаса после того, как синьора ушла из дому с гостями.
Сюзи, едва слыша его, полетела в свою комнату и там, под той самой лампой, которая два месяца назад освещала ей фатальное письмо Элли Вандерлин, распечатала письмо Ника.
«Не думай, что я поступаю жестоко по отношению к тебе, дорогая; но я должен решить все для себя сам. Чем скорее это произойдет, тем лучше, — ты согласна? В настоящий момент я еду в Милан. Обстоятельней напишу тебе через день или два. Хотелось бы найти слова, чтобы убедить тебя, что я не зверь, — но сейчас ничего не идет в голову. Н. Л.»
Ночь была почти на исходе, так что спать было некогда, даже если бы удалось задремать. Выронив письмо, она побрела на балкон и сжалась там, уткнувшись лбом в балюстраду; рассветный ветерок шевелил складки ее тонкого платья. Сквозь закрытые веки и прижатые к ним сомкнутые пальцы проникал разгорающийся свет, неумолимо наступал новый день — день без цели и смысла — день без Ника. Наконец она отняла ладони от лица, и ее глазам без слез явился огненный венец над крышами дворцов на другом берегу Большого канала. Она вскочила, бросилась обратно в комнату, задернула тяжелые шторы и, спотыкаясь в сумраке, добрела до кушетки, упала лицом в подушки, зарылась в них головой, чтобы продлить ночь…
Она вскочила — одеревеневшее тело ломило — и увидела золотую полоску солнца на полу. Значит, все-таки заснула — неужели? — и уже, наверное, восемь или девять часов! Заснула — провалилась в сон, как пьяница, — с этим письмом на столике возле локтя! А, теперь вспомнила — ей снилось, что письмо ей приснилось! Но вот оно, неумолимое, лежит на полу; она подобрала его и медленно, мучительно перечитала. Затем порвала на мелкие клочки, нашла спички и, опустившись на колени перед пустым камином, словно верша некий погребальный обряд, сожгла клочок за клочком. Когда-нибудь Ник еще скажет ей за это спасибо!
Она приняла ванну и торопливо оделась, и к ней вернулось ощущение молодости и не до конца утраченной надежды. В конце концов, Ник просто написал, что уезжает на «день или два». И его письмо вовсе не было жестоким: за краткими словами чувствовалась скрытая нежность. Она улыбнулась своему несколько напряженному отражению в зеркале, тронула красной помадой бледные губы и позвонила, вызывая горничную:
— Кофе, Джованна, пожалуйста; и передайте мистеру Стреффорду, что я хочу его видеть немедленно.
Если Ник действительно намерен не возвращаться несколько дней, надо придумать какое-то объяснение его отсутствия; но в голову ничего не приходило, единственное, что оставалось, — призвать Стреффорда и довериться ему. Она знала, что на него можно положиться в действительно трудной ситуации; его озорная злость превращалась в созидательную изобретательность, когда это требовалось его друзьям.
Горничная стояла, недоуменно глядя на нее, и Сюзи резким тоном повторила свое распоряжение, добавив, поскольку предвидела возможную реакцию вспыльчивого Стреффорда:
— Но если он еще спит, не будите его.
— Но, синьора, джентльмен уже ушел.
— Уже ушел? — Это Стреффорд-то, которого с трудом можно было вытащить из постели ко времени ланча! — Что, уже очень поздно? — не веря, вскричала Сюзи.
— Начало десятого. А джентльмен уехал восьмичасовым поездом в Англию. Джервазо сказал, что джентльмен получил телеграмму. И велел передать, что напишет синьоре.
Дверь за горничной закрылась, и Сюзи снова повернулась к своему накрашенному отражению, словно пытаясь смутить пристальным взглядом назойливую незнакомку. Теперь ей не с кем было посоветоваться — никого не осталось рядом, кроме жалкого Фреда Джиллоу! Она поморщилась, вспомнив о нем.
Но что же могло заставить Стреффорда возвратиться в Англию?
Ника Лэнсинга, сидевшего в миланском экспрессе, разбудил тот же луч солнца, упав на его колени. Он зевнул, с неприязнью взглянул на обмякших во сне соседей и спросил себя, зачем он решил ехать в Милан и что, черт возьми, он будет там делать, когда приедет. Проблема с принятыми сгоряча решениями в том, что на другое утро обычно сам не знаешь, к чему все это…
Когда поезд остановился на вокзале в Милане, он выбрался из вагона, выпил кофе и решил продолжать путь дальше, в Геную. Состояние пассивного передвижения отсрочивало действие и притупляло мысли, и после двенадцати часов напряженных размышлений этого-то он и хотел.
Он снова погрузился в дремоту, по временам просыпаясь от усталых мыслей и снова засыпая под вагонный лязг и перестук колес. И в голове во время этих пробуждений беспрестанно звучал тот же лязг и скрежет колес и цепей. Он все ясно и четко обдумал в первый час после того, как покинул палаццо Вандерлинов прошлой ночью: с той поры мозг просто продолжал неустанно прокручивать то, что было уже столько раз передумано. Выпитый кофе, вместо того чтобы прояснить мысли, лишь ускорил их бег по кругу.
В Генуе он побродил по улицам, купил недорогой чемодан и нижнее белье, а затем направился в порт в поисках маленького отельчика, запомнившегося ему. Час спустя он сидел в столовой отеля, покуривая и рассеянно поглядывая поверх газеты, не несут ли обед, когда поймал устремленный на него застенчивый, но внимательный взгляд невысокого круглолицего джентльмена в очках, в одиночестве сидевшего за соседним столиком.
— О… Баттлс! — воскликнул Лэнсинг, с удивлением узнав в нем непокорного секретаря, который противился попытке мисс Хикс увлечь его искусством Тьеполо.
Мистер Баттлс покраснел до корней своих редких волос, привстал и церемонно поклонился.
Первой реакцией Ника Лэнсинга была досада на помеху его одиноким размышлениям; но потом он почувствовал облегчение оттого, что можно на время забыть о них, хотя бы в разговоре с мистером Баттлсом.
— Не знал, что вы здесь… Яхта в гавани? — поинтересовался он, вспомнив, что «Ибис» как раз должен был расправлять крылья.
Мистер Баттлс, вытянувшись у спинки стула, безмолвно покачал головой: казалось, он временно потерял дар речи от смущения.