— Простите меня, отец, ибо я согрешил...
На Жана Карно имелось солидное досье. Оно велось давно.
Сидя за столом, Жако просматривал материалы из информационного отдела, начиная с первого ареста Карно за автомобильную кражу, когда тому было пятнадцать лет, длинной череды проступков, связанных с наркотиками, и различных нарушений порядка, жизни за счет доходов, полученных аморальным путем, до того момента, как три года назад он был задержан за нападение с применением физического насилия. Жертвой, отметил Жако, была женщина. Как следовало из дела, Карно привязал ее к стулу, избил ремнем и выбил каблуком ботинка два зуба. Из прошедших после первого ареста семнадцати лет четыре Карно провел за решеткой. Если бы подвергшаяся избиению женщина выдвинула обвинения, он бы все еще находился в тюрьме. С тех пор, как удалось установить Жако, Карно был чист.
Однако Жако знал, что это практически ничего не значит.
Раздумывая над информацией, Жако набрал на клавиатуре имя Дуасно и стал ждать, когда на экране появятся нужные ему сведения. На фотографии Дуасно выглядел усталым и удрученным, волосы в беспорядке торчали во все стороны. Видимо, взяли на рассвете, подумал Жако. Вытащили из постели и привезли в управление, дали только одеться и не оставили времени на то, чтобы привести себя в порядок и собраться с мыслями.
Жако просмотрел досье Дуасно. Все как обычно — кража, неподчинение, сбыт краденых вещей, драка. Печальная хроника жизни. Как и Карно, он бывал за решеткой. Последняя отсидка, догадался Жако, в Бомете, что находится на объездной дороге к Касису. Шесть лет, сокращены до трех с принудительной работой.
Жако нашел записи по последнему аресту Дуасно.
Действуя по наводке — никому вознаграждение не выплачивалось, — полицейские провели обыск в боксе гаража в пригороде Тулона и нашли под сиденьем фургона «рено» четыре килограмма гашиша и автоматический пистолет 45-го калибра, прикрученный лентой к рулевой колонке. Когда арестовали Дуасно, зарегистрированного владельца «рено» и гаражного бокса, тот отрицал, что знает о наркотиках или оружии, но это ни к чему не привело. В соответствии со сведениями из отдела информации, он был условно освобожден и переведен на принудительную работу всего за два месяца до этого инцидента.
«Подстава», — сказал Дуасно накануне вечером. Полицейский рапорт, похоже, это подтверждает. Некто подбрасывает улики и вызывает полицию. Рэссак? Кто-то из его команды? Похоже на правду. Дуасно делает что-то глупое и расплачивается за это. А теперь, три года спустя, хочет поквитаться и затем скрыться с линии огня в Испании.
Жако напечатал на клавиатуре команду, и на экране вновь появилось изображение Карно.
Двое мужчин едва ли могут быть более разными. Дуасно почти на двадцать лет старше, небритый, с глуповатым взглядом, на лице неуверенность и следы излишеств. А вот — Карно. Больше шести футов ростом, судя по планке за головой на сделанной в тюрьме фотографии. Явное наличие арабской крови — черные вьющиеся волосы, гладкая загорелая кожа. Высокие скулы, сильный, выдающийся вперед подбородок и скучающий, с издевкой, взгляд черных как уголь глаз. Губы полные, но нетерпеливо поджаты, из-за чего на щеках образовались тонкие, похожие на скобки, линии. Зубы, подумав Жако, должны быть белыми и ровными, а судя по наглому взгляду, и крепкими. Еще он был совершенно уверен, что Карно, если захочет, может изобразить самую доброжелательную улыбку.
Отодвинув стул, Жако умостил ноги на столе. Услышал как слегка скрипнула кожа сапог. Змеиная кожа. Его любимая пара. Им двадцать лет, и они мягкие, как перчатки от «Эр Франс» Бонн. К тому же хорошая поддержка для больной лодыжки, хотя и вызывают неодобрительные взгляды Гимпье, вдовы Фораке. Ну и прекрасная обувь для ходьбы. Именно поэтому он выбрал их в то утро.
Жако собрался позвонить Гасталю. Когда пытался найти его в последний раз, тот был еще на ленче. Но тут распахнулась дверь, и в кабинет промаршировал Ламонзи, лицо сжато, как грецкий орех, красное, как незрелая вишня. Ламонзи — руководитель отдела по борьбе с наркотиками. Старше Жако по званию, но на несколько лет моложе. Ламонзи выглядел расстроенным.
— И что, черт побери, ты делаешь? — бросил он, нависая над столом Жако.
Если подумать, то «где?», видимо, было неподходящим словом, но Жако его тем не менее произнес. Какого черта? Он всегда считал Ламонзи жуликоватым самоуверенным придирой, который вел себя так, словно полицейское управление его собственная песочница. Никто никогда не знал, чем занят отдел по борьбе с наркотиками. Это означало, что если кто-нибудь из несчастных выходил за флажки, выставленные Ламонзи, который и не думал ставить об этом в известность других, он пикировал на него, угрожающе мотая своим сморщенным красным личиком, словно наступательным оружием. Именно такова на этот раз была причина небольшого взрыва. Видимо, Жако, сам того не зная, заступил за черту.
— Где? Где? — Ламонзи понизил голос, оглянулся вокруг, затем воззрился на Жако с еще большим остервенением. — Рю де Аллот, вот где, Жако. Номер шестьдесят пять. Некий Александр Рэссак. Или ты к своей мамочке забегал?
— Правильно. Аллот.
— И?.. И?!..
— Знаешь ли, просто проверял наводку.
— Просто — проверял — наводку...
У Жако лопнуло терпение.
— Слушай, Ламонзи, притормози-ка. Ты тут не единственный, кто выполняет свою работу. При том, как ты все держишь под замком, рано или поздно кто-нибудь обязательно перейдет тебе дорогу.
— И как же это мсье Рэссак фигурирует в твоем расследовании?
— Рэссак? Никак.
Ламонзи прищурился.
— Берри. Мадам Берри, вот кто мне был нужен. Она художница по тату. Говорят, из лучших.
— Ладно, в следующий раз, когда захочешь выколоть себе на руке сердце, назначай встречу где-нибудь в другом месте. Уceк? — Ламонзи оттолкнулся от стола Жако. — Я не хочу видеть тебя в радиусе ста метров в любом направлении от того места. Ясно?
Он бросил на Жако еще один жесткий взгляд из-под нахмуренных бровей и промаршировал прочь из кабинета. Стеклянные панели в дверях жалобно зазвенели, когда он хлопнул дверью.
— Bite [22] , — прошептал Жако, потянувшись через стол, чтобы протереть на сапоге то место, куда, как он заметил, попала слюна Ламонзи. Вытирая кожу, он подумал, почему бы ему было просто не сказать, что это Гасталь попросил его. Указать на Гасталя. Но, нравится это или нет, Гасталь в его команде, а со своими так не поступают.
И все же незаслуженное обвинение оставило след в душе, и через пару часов, сидя с Гасталем за столиком на террасе «Мара-клаб», Жако решил обсудить проблему.
— Заходил Ламонзи, — сказал он.
— О да, — отозвался Гасталь.
— И настроение у него было не ахти.