— Служанка, Ортанс Лагард, сказала, что слышала выстрел, но подумала, что это хлопнула дверь, и потому поднялась наверх, — доложил Дютуа, кивнув в сторону доносившегося из кухни завывания.
— В таком положении она и нашла тело? — спросил Жако, присев перед трупом.
— Точно. Ничего не трогали.
— А записка?
— Вот, босс. На столе.
Жако повернулся и взял ее, лист плотной кремовой писчей бумаги, лежащий между пустым стаканом из-под бренди и наполовину выкуренной «Коибой» в хрустальной пепельнице. Две строчки. Подписана и с датой. Лист перечеркивали брызги крови, похожие на кляксы от красных чернил, но слова без труда можно было прочесть.
«В случае, если вы заинтересуетесь, я не убивал свою жену».
Жако положил записку на место и осмотрелся. На шкафу за столом CD-плейер светился зелеными огнями. Жако нагнулся над телом и нажал кнопку «плей». Спустя секунду из двух динамиков, стоящих среди книг на верхней полке, полилась печальная мелодия, адажио из «Барокко».
Жако и Дютуа посмотрели друг на друга. Коньяк, сигара, музыка — нетрудно представить, что тут произошло час назад.
— Похоже, он не хотел, чтобы она видела, — сказал Дютуа, показывая Жако на полдюжины фотографий в серебряных рамках по всей комнате — на столе, на книжных шкафах, на столике за дверью, — уложенных изображением вниз.
Жако взял ближайшую. Черно-белый снимок. Сьюзи де Котиньи опирается на лыжные палки, позади гряда вершин.
— Спасибо, Люк. Кажется, мы здесь закончили,
— Хотите, чтобы я побыл тут? Пока не приедут медики?
Жако подергал себя за ухо, покачал головой.
— Судя по звуку, они только что прибыли.
По дороге в город Жако позвонил Пелюзу, чтобы выяснить, как у них с Карно. Привели они его, стоит приезжать?
— Пока ничего, — доложил Пелюз. — Его нет в квартире, поэтому проверяем все известные берлоги. Я позвоню, как только мы его возьмем.
Жако отключился, но через несколько секунд мобильник снова зазвонил.
Это был Жуанно, он задержался на работе.
— Отпечатки, которые вы дали Клиссону? На вашем удостоверении? — начал помощник Клиссона.
— Да. И?.. Есть совпадения с отпечатками в квартире на Кур-Льето?
— Ни одного, — ответил Жуанно. — Сверили с тридцатью семью образцами, но ни намека. Или парень надевал перчатки, или никогда там не был.
— Спасибо, — вздохнул Жако.
Настало время что-нибудь съесть и пораньше лечь спать.
Несмотря на продолжительность перелета и усталость после трех месяцев, проведенных в суде в Палм-Бич, Макс Бенедикт не бездействовал. За два проведенных на ферме Мани дня он распаковал больше дюжины ящиков — картины, ковры, белье, свои книги, — заставил шкафы фарфором, а холодильник наполнил закупленными в близлежащих Роксабене и Сен-Бернар-ле-Шапитре продуктами, установил полки для вин в подвале под террасой и в тот же день купил себе в магазине в пригороде Кавайона телевизор с плоским экраном и музыкальный центр. Только вернувшись домой, он с раздражением выяснил, что ни телевизор, ни музыкальный центр не имеют нужных разъемов. Это означало новую поездку в Роксабен. Но так как он понятия не имел, в каком ящике упакована его коллекция дисков, то настроил радио на станцию, транслирующую классическую музыку, налил бокал шампанского и уселся на террасе понаблюдать, как солнце садится за далекие склоны.
Через двадцать минут, когда закончилась одна из его любимых арий и его глаза закрылись, покой Бенедикта нарушило новостное бормотанье. Обычные вещи — война, голод, алчность компаний, политические игры. Бенедикт пропустил все это мимо ушей, не желая вставать из уютного кресла и искать другую станцию, понимая, что музыка возобновится очень скоро.
Но тут голос диктора понизился настолько, что это привлекло внимание Бенедикта. Важная новость. Сообщалось о двойной трагедии, об убийстве и самоубийстве в Марселе.
А потом нечто, заставившее Бенедикта нахмуриться — знакомое имя. Но прежде чем он успел правильно усвоить информацию, сводка закончилась и вновь пошла музыка.
Бенедикт вытащил себя из кресла, прошел в гостиную и включил телевизор. Более длинные, чем радиосообщения, телевизионные новости пока крутились вокруг мирных договоренностей по Ближнему Востоку. Бенедикт прошел на кухню, снова наполнил бокал, потом вернулся в гостиную.
Новость завладела вниманием Бенедикта. Когда передача закончилась, усталость и длительность перелета вдруг взяли свое, и он почувствовал себя опустошенным. Выключил телевизор и радио, закрыл двери на террасу и пошел к кровати. Простыни захрустели, прохладные и зовущие.
В три утра — девять вечера по нью-йоркскому времени — Бенедикт сел в постели, взял телефон и набрал номер.
Когда сработало соединение, он сразу перешел к делу.
— Тина? Это Макс. Слушай...
Напрягся. Расслабился. Напрягся. Расслабился.
Две тысячи девятьсот девяносто семь девяносто восемь...
...девяносто девять... Три тысячи.
Кушо дал пальцам расслабиться на руле, почувствовал, что мускулы на руках гудят. Легкая, приятная боль. Удивительная невесомость в руках, когда он отпустил руль и ударил ладонями по джинсам. Он сжал кулаки, ощутил, как побелевшие суставы хрустнули, кровь отлила. Он распрямил спину и повел плечами, убирая напряжение.
Три тысячи. Неплохо. Подумал, чем заняться еще — икрами, диафрагмой или спиной? Он знал дюжину или больше упражнений, которые мог выполнять за рулем машины, чтобы было чем заняться и поддерживать форму. Но Кушо также знал, что нужно быть осторожным. Однажды он перестарался, поглаживая верхнюю часть бедер, и, выйдя из машины, едва не завалился на тротуар. Проезжающим мимо, должно быть, было смешно смотреть, как он семенит, но это заставило его задуматься. Он остановился слишком поздно, чтобы суметь расслабиться, и едва не промахнулся. Он словно пользовался телом другого человека, реакция на пару тактов отставала от мозга. Он был на волосок, это точно.
Подняв часы к свету, Кушо проверил время: 11.20. Он сидел там уже час, в ряду запаркованных вдоль Тамасен-авеню машин. Подождет еще час, если нужно. А потом еще. Сколько бы ни понадобилось. Рэссак прямо сказал, что работа должна быть сделана сегодня ночью, а Кушо прекрасно знал, что значит разочаровать босса.
В пятидесяти метрах впереди, на другой стороне улицы, был служебный вход ресторана «Молино», проход под аркой между турагентством и кондитерской, кусок тьмы между освещенными окнами заведений. Посредник Рэссака, Карно, показал ему это место в среду вечером. Они просидели здесь полчаса, увидели троих из обслуживающего персонала, вышедших на улицу, когда Карно толкнул его локтем и кивнул.