Сердце Эмили упало. Слово «пристойных» звучало как проклятие. Она могла представить эти мероприятия: одетые в черное вдовы сидят рядышком, словно вороны на заборе, обмениваясь благочестивыми бессмысленными замечаниями или сетуя на легкомысленность нынешнего общества — для них это был единственный способ участвовать в его жизни.
— Я думаю заняться благотворительностью, — вслух сказала Эмили.
— Очень похвально, — согласилась Кэролайн и кивнула. — Но только следует проявлять умеренность. Можешь поговорить об этом с викарием, а если хочешь, я поговорю со своим. Уверена, что многие женские комитеты с радостью тебя примут — со временем, когда приличия позволят тебе выходить из дома на подобные собрания.
Меньше всего Эмили хотелось заседать в комитетах вместе с другими женщинами. Она имела в виду то, чем занимается двоюродная бабушка Веспасия — посещает работные дома и борется за улучшение условий в них, а также за изменение законов о детском труде, пытается открывать новые «школы для бедных», а возможно, даже борется за политические права женщин. Теперь, когда у самой Эмили есть деньги, она многое сможет.
— А ты одета совсем не для благотворительности, — язвительно заметила она. — Если хочешь знать, я даже не помню, чтобы ты так хорошо выглядела.
Кэролайн всполошилась.
— Для занятий благотворительностью вовсе не обязательно одеваться безвкусно или иметь неряшливый вид, Эмили. Я понимаю, какая это для тебя трагедия, но ты не должна позволять себе становиться эксцентричной, моя дорогая.
Эмили почувствовала, как внутри вскипает злость, смешанная с отчаянием. Вокруг нее словно смыкались стены тюрьмы. Ей казалось, будто кто-то запирает ворота на замок, а спокойный рассудительный голос матери напоминал шелест задергиваемых штор, которые отгораживали ее от всего искреннего, яркого и радостного.
— А почему бы и нет? — возразила она. — Почему бы мне не стать эксцентричной?
— Не говори глупостей, Эмили. — Тон Кэролайн был по-прежнему мягким, но преувеличенно терпеливым, как будто она говорит с больным ребенком, отказывающимся есть рисовый пудинг. — Со временем ты снова захочешь выйти замуж. Ты слишком молода, чтобы оставаться вдовой, и чрезвычайно желанна. Если в ближайшие два или три года сможешь вести себя осмотрительно, то без труда выйдешь замуж не хуже, чем в первый раз, и будешь благополучна и счастлива. Но этот короткий промежуток времени очень важен. Это поворотный момент в твоей судьбе.
Эмили удивленно вскинула бровь.
— Хочешь сказать, если я совершу нескромный или неподобающий поступок, то меня не возьмет ни один герцог, а если я буду эксцентрична, то не видать мне даже баронета?
— Сегодня утром ты явно не в духе, — сказала Кэролайн, пытаясь не терять терпения. — Ты знаешь законы светского общества не хуже меня. Послушай, Эмили, из всех троих сестер ты всегда была самой разумной, но теперь, кажется, становишься все больше похожей на Шарлотту. Наверное, мне следовало предупредить тебя, чтобы ты не проводила с ней Рождество, но Эдварду нужны товарищи по детским играм. И если откровенно, то Шарлотта должна быть благодарна тебе за финансовую помощь, которую ты ей оказываешь — незаметно.
— Шарлотта совершенно счастлива! — Голос Эмили прозвучал резче, чем она того хотела. Она понимала, что несправедлива к матери, но уже не могла остановиться. — Я получила удовольствие, проведя Рождество с ней и Томасом, — мне очень понравилось.
Лицо Кэролайн расплылось в улыбке, и она накрыла ладонью руку Эмили.
— Не сомневаюсь, дорогая. Ваша привязанность друг к другу — одна из самых больших радостей в моей жизни.
У Эмили защипало глаза, и она разозлилась на себя. Ей не хотелось расстраивать мать, но Кэролайн, движимая самыми благими намерениями, рисовала ей будущее, которое абсолютно не соответствовало ее желаниям и было просто непереносимо.
— Мама, я отказываюсь заседать в приходских комитетах, так что нет смысла говорить с викарием, твоим или моим; ты только поставишь себя в неудобное положение, потому что я туда не приду. Если я и займусь чем-то полезным для общества, то настоящим делом, возможно, с тетей Веспасией. Но я не буду сидеть и рассуждать о нравственности других людей, раздавая брошюры о спасении души и домашний бульон.
Кэролайн вздохнула и стиснула зубы.
— Эмили, временами ты ведешь себя как ребенок. Тебе непозволительно держать себя так, как леди Камминг-Гульд. У нее есть репутация в обществе. Люди терпимо относятся к ней, потому что она очень стара, а также потому, что сохраняют уважение к ее последнему мужу. В ее возрасте можно не волноваться, как воспримут твои поступки — все спишется на старческое слабоумие.
— Я в жизни не встречала человека, который бы меньше походил на слабоумного, чем тетушка Веспасия! — Эмили яростно бросилась на ее защиту, причем не только потому, что любила старушку, но и потому, что она олицетворяла разум и сострадание. — В одном ее мизинце больше здравого смысла и умения отделить важное от второстепенного, чем во всех глупых головах твоего высшего общества!
— Но ее никто не возьмет замуж! — раздраженно воскликнула Кэролайн.
— Ради всего святого, ей же почти восемьдесят! — крикнула Эмили.
Но логика на мать не действовала.
— Именно об этом я и говорю. Тебе еще нет тридцати. Задумайся хорошенько о своем положении. Ты хорошенькая женщина, но не красавица, какой была Веспасия, и семья у тебя не такая знатная. Ты не можешь предложить ни связей, ни близости к власть имущим. — Она серьезно посмотрела на Эмили. — Но у тебя достаточно денег. Если ты выйдешь замуж за человека, который по положению будет ниже себя, то станешь беззащитной перед охотниками за богатством, а также мужчин самой сомнительной репутации, которые будут обхаживать тебя, движимые жадностью или желанием попасть в высшее общество благодаря твоим прошлым связям с Эшвордами. Мне неприятно это говорить, но ты уже не ребенок и знаешь обо всем этом не хуже меня.
— Конечно, знаю! — Эмили отвернулась.
Перед ее внутренним взором всплыло лицо Джека Рэдли. Он был очарователен и казался таким искренним — эти чудесные серые глаза в обрамлении длинных ресниц. Или он искусный лжец, который способен на расчетливый обман? Возможно, на карту поставлено его будущее: если он очарует и завоюет ее, то всю оставшуюся жизнь можно не беспокоиться о деньгах. Впервые со времен детства он будет чувствовать себя в безопасности, сможет одеваться, как хочет, покупать лошадей и экипажи, играть в азартные игры, ходить на скачки, приглашать людей на ужин вместо того, чтобы самому добиваться приглашения в надежде хорошо поесть. Ему не нужно будет ни перед кем заискивать, и он сможет позволить себе открыто выражать симпатии и антипатии. Эти мысли были просто отвратительными и ранили сильнее, чем Эмили могла вообразить еще несколько недель назад.
— Конечно, знаю! — громко повторила она. — Но не собираюсь выходить замуж за тупицу лишь ради уверенности, что в его намерениях отсутствует финансовый мотив.