Мадсен топал ногами и дул на покрасневшие пальцы.
— Можно сказать, половина дела сделана.
Брикс коротко взглянул на него.
— Я имею в виду мужа, — повторил молодой коп с явным нетерпением. — Он весь в крови.
Пару лет назад Брикс приводил в Минделунден жену. Тогда их брак, незаметно для них обоих, неумолимо приближался к черте развода. Это была тщетная попытка заинтересовать ее Копенгагеном, чтобы излечить от тоски по родине, куда она постоянно хотела вернуться. Она была из Лондона, поэтому страдания датского народа и их национальные святыни ее мало трогали. Для этого нужно быть датчанином, да еще вырасти под бдительным оком строгого родителя.
Да, англичане знали, что такое война, но не были знакомы с оккупацией и имели о ней самые наивные представления. Для них, как и для американцев, конфликты происходили где-то в других местах, вспыхивали, подобно далеким лесным пожарам, а потом, затушенные, оставляли после себя лишь золу и пепел все в тех же чужих краях. Для датчан все было иначе, но объяснить это жене Брикс не сумел. Они боролись как могли, когда в сороковом году немцы ворвались на датскую часть полуострова Ютландия. Но вскоре им пришлось уступить в обмен на некое подобие нормальной жизни — бутафорскую независимость в развороченной войной Европе, посреди беспощадного хаоса, созданного нацистами.
К тому времени, когда начали бесследно исчезать евреи и дерзкие вылазки партизан стали взывать к совести гражданского населения, отношение датчан к оккупации изменилось, и некоторые из них от мыслей и слов перешли к делу, не испугавшись пыток в подвалах полицейского управления, где теперь работал Брикс, и расстрела на полигоне в Минделундене у одного из трех столбов, врытых в землю под защитным валом для учебных мишеней.
В его памяти до сих пор звучал голос отца, когда он рассказывал о мае сорок пятого года. В те последние недели войны немцы стремились убить как можно больше пленных. Люди погибали мучительной смертью. Брошенные в спешке, едва присыпанные землей, трупы гнили на голых полях.
Раны, нанесенные стране оккупацией, не заживали десятилетиями. Эта смесь гнева, скорби и тайного стыда все еще жила в душе нации. Еще будучи ребенком, дрожа перед тремя столбами, оставленными в память о героях, Леннарт Брикс спрашивал себя: а хватило бы мне храбрости? Или я предпочел бы закрыть глаза и продолжать жить?
Каждый, кто приходил сюда, спрашивал себя о том же, не мог не спрашивать, пусть и не вслух.
Из задумчивости его вывел собачий лай. Брикс посмотрел на группу криминалистов в белых защитных костюмах и пластиковых шапочках, шагающих с угрюмым видом мимо рядов могил туда, где на ровной площадке в окружении деревьев уже собралась остальная команда.
Возможно, думал он, именно тогда, пятьдесят лет назад, он и стал детективом. Человеком, который ищет причины там, где их трудно найти.
— Шеф?
Мадсен рвался в бой. Именно такого поведения ожидал Брикс от своих подчиненных: они должны испытывать жажду преследования. Ведь сыщики — это охотники, все до одного. Кто-то лучше, кто-то хуже, хотя лучшая из всех, кого когда-либо встречал Брикс, сейчас тратила впустую свою жизнь и талант на пограничной заставе в богом забытом углу Зеландии. [1]
Не отвечая, Брикс двинулся вперед, к неизбежному.
Ровный прямоугольник травы, истоптанный сапогами полицейских; по периметру с трех сторон — насыпь, растущая к дальней, узкой части.
Прожектора были такими мощными, что казалось, будто над полигоном взошло солнце. За пределами светового пятна тоже ходили люди, кропотливо исследуя прилегающую территорию при помощи высоко поднятых карманных фонариков.
Три столба, ставшие свидетелями расправ на полигоне, теперь хранились в маленьком музее движения Сопротивления в центре города, их заменили точные копии, отлитые из бронзы. Женщина находилась у центрального столба: она была на коленях, руки связаны за спиной, грубая веревка удерживала тело в неловкой позе. Светлые волосы промокли от дождя и крови, голова упала вниз, подбородком в грудь.
Зияющая рана на горле как тошнотворная улыбка второго рта. Голубой халат изрезан от горловины до пояса, обнажая плоть там, где его кромсало безумное лезвие. Лицо избито и в грязи. Кровь, вытекая из ноздрей, засохла по сторонам рта наподобие грима трагического клоуна.
— На шее и груди от пятнадцати до двадцати ран, — сказал Мадсен. — Убили ее не здесь. Муж позвонил нам сам. По его словам, он приехал домой и увидел, что там все залито кровью, а жены нет. После чего снова сел в машину и уехал. — Он сделал шаг к телу, чтобы рассмотреть получше. — Значит, так выглядит убийство из ревности.
Собака надрывалась все сильнее.
— Кто-нибудь может успокоить ее? — крикнул Брикс.
— Шеф?
— Допросите мужа. Послушаем, что он скажет.
Мадсен переминался с ноги на ногу.
— Вы как будто не очень уверены…
— Она юрист. Он тоже. Так?
— Ну да.
Брикс смотрел на изувеченное тело у столба.
— Почему здесь? — произнес он, качая головой. — Не вижу смысла.
— В убийстве вообще нет смысла.
Иногда есть, возразил про себя Брикс. В этом-то и состоит работа сыщика: разглядеть логику среди крови и увечий.
Его мысли то и дело возвращались к бывшей подчиненной. Сара Лунд теперь прозябала в Гедсере. Что бы увидела она, будь она здесь? Какие вопросы стала бы задавать, что стала бы осматривать в первую очередь? То детское потрясение после встречи со смертью не прошло для него бесследно, наградив пугающей способностью, которая, конечно, не шла ни в какое сравнение с талантом Лунд. Он разговаривал с мертвыми, пытаясь вообразить их ответы на свои вопросы. Но она…
Шеф отдела убийств копенгагенской полиции больше не мог здесь находиться. Это место подавляло его рассудок, мешало логически мыслить. Никогда ему не понять, как выдерживает Лунд — она ведь слышит их.
— Какие будут распоряжения? — спросил Мадсен.
— Только то, что я уже сказал: допросите мужа.
Он пошел обратно по узкой, размокшей от дождя тропе, через поле могил, мимо имен на стене, мимо статуи матери, сжимающей убитого сына, мимо памятной доски с патриотическими стихами Кая Мунка — пастора, казненного гестаповцами январской ночью под Силькеборгом в Ютландии целую жизнь назад.
Он спускался по ступеням, осторожно переставляя ноги, так же, как спускался пятилетним мальчиком, чувствуя тошноту и головокружение, осознавая впервые в жизни, что мир — вовсе не безопасное и счастливое место, как ему казалось, и что его, как и всех остальных людей, поджидает где-то мрачная тень.