Она слегка улыбнулась, потом шмыгнула носом.
— Носовой платок есть?
— В брюках.
Он смотрел, как она медленно встала, подошла к куче одежды, нашла платок и тихо высморкалась. Тело все еще в красных пятнах, метках любви. Постояв так с минуту и дав ему полюбоваться на себя, она подняла брюки.
— Хочешь сигарету? Раньше ты всегда после этого курил.
— Я оставил сигареты внизу. Не бери в голову. Иди сюда.
Она свернулась рядом, положив голову ему на грудь.
— Ты не заметила, что мы не задернули шторы.
— Нет, не заметила, — сказал она, и даже не пошевелилась, чтобы прикрыться или натянуть на себя покрывало.
— А почему ты…
— Когда я увидела тебя перед этим, — сказал она легко. — Он был такой беленький. Как мальчик.
— Мальчик.
— Мой любимый, — сказала она, положив руку ему на грудь. — Я подумала, что знаю его. Знаю его. Моего любимого.
— Ага.
— Может, я опять это почувствую. — Она повернулась и посмотрела на него. — Как я тебе отдавалась.
Ее слова пронзили его — блаженство настолько полное, что ему хотелось просто вот так лежать, держать ее в объятиях и слушать дождь.
— Раньше это меня пугало, — сказал она. — Как мне с тобой становилось. Я думала, так нельзя. Хотела нормальной жизни. Быть хорошей женой. Я была создана для этого.
— Нет, — ответил он, гладя ее, — для этого.
— А теперь вся та жизнь ушла. И больше не имеет никакого значения. — Откинувшись на подушку, она спокойно осматривала комнату поверх его груди. — Что теперь будет? — сказала она.
— Мы уедем в Америку.
— Там что, так любят немцев?
— Война закончилась.
— Для нас — вряд ли. Даже здесь американцы смотрят на нас… И каждый думает, что ты делал?
— Не обращай внимания. Тогда в другое место, где нас никто не знает. В Африку, — сказал он в шутку.
— В Африку. А чем ты там будешь заниматься?
— Вот этим. Днями напролет. А если будет жарко, мы закроем ставни.
— Этим мы можем заниматься где угодно.
— А это идея, — сказал он, притянул ее к себе и стал целовать.
Она приподнялась над ним, волосы упали ему на лицо.
— Где-нибудь в новом месте, — сказала она.
— Правильно. — Он провел рукой по ее попке. — И без всяких страшных вещей.
Ее лицо омрачилось, она отвернулась и уставилась в стенку.
— Такого места больше нет.
— Есть. — Он поцеловал ее в плечо. — И ты все забудешь.
— Не смогу, — сказала она и развернулась к нему. — Я убила его. Ты понимаешь, что это значит? Я не могу забыть кровь. Она была везде, в моих волосах…
— Ш-ш. — Он погладил ее по голове. — Этого больше нет. Все прошло.
— Но убить человека…
— Тебе пришлось.
— Нет. Дело было сделано. Остановить его я не могла. И тогда я убила его. Его же оружием, пока он еще был на мне. Убила. А ведь могла и не убивать. Ты считаешь, я осталась прежней. — Она опустила голову. — Я хотела остаться прежней. Делала вид, что ничего не изменилось. Но не получилось.
— И не надо. Живи настоящим. Послушай, Лина. Он изнасиловал тебя. И мог даже убить. Нам всем на войне приходилось совершать страшные вещи.
— И тебе тоже?
— Да.
— Что именно?
Он взял ее лицо в свои руки и посмотрел прямо в глаза.
— Я забыл.
— Как — забыл?
— Потому что я снова нашел тебя. И все прочее забыл.
Она отвернулась.
— Ты хочешь, чтобы я тоже забыла.
— Обязательно забудешь. Мы будем счастливы. Разве ты не хочешь этого?
Лина слабо улыбнулась.
— И начнем мы здесь. — Он повернул ее лицо к себе и стал целовать, в щеку, затем в губы, набрасывая карту их мирка. — Мы уже начали. Когда любишь, забываешь все. Для этого любовь и изобрели.
Наконец они задремали — не глубоко, перешли в забытье, легкое, как туман после дождя. Они все еще лежали в постели, не отпуская друг друга, когда он услышал, как хлопнула дверь, шаги у соседней комнаты — окружающий мир возвращался.
— Надо одеться, — сказала она.
— Нет, подожди немного, — ответил он, не отпуская ее из объятий.
— Мне надо подмыться, — сказала она, но так и не двинулась, довольная тем, что лежит рядом с ним, в легкой дремоте, пока они не услышали быстрый стук в дверь. — Ой, — вскрикнула она, и едва успела набросить край простыни на них обоих, как Лиз открыла дверь, и удивленно замерла в дверях, в замешательстве широко раскрыв глаза.
— Ой, извините, — сглотнула она, быстро отступила назад и закрыла за собой дверь.
— Боже, — воскликнула Лина и, выскочив из постели, схватила одежду, скомкав, прижала к груди. — Ты не запер дверь? — Он, усмехаясь, смотрел на нее. — Что ты смеешься?
— Смотрю, как ты прикрываешься. Иди сюда.
— Фарс какой-то, — сказала она, не слушая его. — Что она подумает?
— А тебя это заботит?
— Это неприлично, — сказала она, а затем, поняв, что сказала, тоже заулыбалась. — А я — приличная женщина.
— Была.
Она, как девчонка, прикрыла ладонью улыбку, затем швырнула его брюки на кровать и стала натягивать платье.
— Что ты ей скажешь?
— Скажу, чтобы в следующий раз стучала подольше, — ответил он, уже встав и натягивая брюки.
— Такое часто случается, да?
— Нет, — ответил он, подошел к ней и поцеловал. — Только в этот раз.
— Одевайся, — сказала она, улыбаясь. И повернулась к зеркалу. — Ой, посмотри на меня. Я не причесана. Расческа есть?
— В ящичке. — Он кивнул на туалетный столик. Застегнув рубашку, стал завязывать шнурки на ботинках, глядя на ее отражение в зеркале с той же сосредоточенной внимательностью. Она открыла ящичек и стала искать.
— Справа, — сказал он.
— Тебе не надо так оставлять деньги, — сказала она. — Это небезопасно.
— Какие деньги?
Она показала сотенную банкноту Талли.
— Тем более нет замка. Любой может…
Он подошел к туалетному столику.
— А, это. Это не деньги. Это вещдок, — бросил он, не задумываясь ни о Талли, ни о чем-либо другом.
— Что ты имеешь в виду — вещдок?
Но он уже не слышал ее и смотрел на банкноту. Что там говорил Дэнни? Штрих перед номером. Он перевернул банкноту. Штрих, русские деньги. Он на мгновение задумался, стараясь понять, что бы это значило, а затем с ленивым безразличием отбросил все мысли в сторону, не желая больше прерывать этот день. Положив банкноту обратно, он нагнулся и поцеловал Лину в голову. Она по-прежнему пахла лавандой, к которой теперь примешивался запах их тел.