— Но почему он его выпустил?
— Вот об этом мне и хочется спросить Эмиля.
— Теперь ты опять полицейский.
— Журналист. Берни прав в одном. Эмиль — единственная ниточка, которая у меня есть. Здесь должна быть связь — но не та, о которой он думает.
— Он хочет причинить Эмилю неприятности. Ты же видишь. Этот солдат настолько важен? Кто он такой?
— Никто. Просто материал для статьи. По крайней мере, был. А теперь он — нечто другое. Если ты действительно хочешь уберечь Эмиля от неприятностей, нам лучше установить, кто действительно убил Талли.
Лина, мрачно обдумывая сказанное, подошла к патефону и коснулась одной пластинки, как бы ожидая, что снова зазвучит музыка.
— Совсем недавно мы хотели поехать в Африку.
Он подошел к ней сзади и тронул плечо.
— Ничего не меняется.
— Нет. Только ты стал полицейским. А я приманкой.
На следующий день опять было жарко. В Берлине буквально парило. Дождь промыл воздух от пыли, и теперь над влажными руинами поднимались облачка испарений, от чего вонь становилась еще хуже. Отец Эмиля жил в Шарлоттенбурге, в нескольких кварталах от шлосса, в одном из уцелевших многоквартирных домов в стиле модерн, где выделили комнаты для семей из разбомбленных домов. Улицу не расчистили, поэтому им пришлось оставить джип на Шлосс Штрассе и пробираться через развалины по тропинке, помеченной палками с номерами домов, воткнутыми прямо в груды обломков, как указатели маршрута. Когда наконец они добрались, с них лил градом пот, но профессор Брандт был одет в костюм и рубашку с высоким накрахмаленным воротничком веймарской эпохи, который не размяк даже при такой убийственной жаре. Его рост удивил Джейка. Эмиль и Джейк были одинакового роста. Но профессор Брандт возвышался над ним настолько, что когда поцеловал Лину, сложился в поясе, как офицер в поклоне.
— Хорошо, что ты пришла, Лина. — Он был скорее вежлив, чем сердечен, как будто к нему явилась бывшая студентка.
Он взглянул на Джейка, увидел военную форму, и его глаз дернулся.
— Он убит, — сказал он без всякого выражения.
— Нет-нет, это друг Эмиля, — сказала Лина и представила его.
Профессор Брандт протянул сухую руку:
— Из более счастливых времен, полагаю.
— Да, с довоенных, — ответил Джейк.
— Тогда добро пожаловать. Я подумал, это официальный визит. — Проблеск облегчения, которое не могло скрыть даже его бесстрастное лицо. — Извините, что ничего не могу предложить гостям. Сейчас с этим трудно, — сказал он, показав на узкую комнату, в которую сквозь разбитое и заделанное картоном окно пробивались лучи света. — Если вы не против, мы можем погулять в парке. В такую погоду там приятнее.
— Мы ненадолго.
— Прекрасно, тогда небольшая прогулка, — сказал он, явно стесняясь комнаты и желая побыстрее выйти. Он повернулся к Лине. — Но сначала я должен сообщить тебе. Мне очень жаль. Ко мне приходил доктор Кунстлер. Ты знаешь, я просил его узнать в Гамбурге. Твои родители. Прими мои соболезнования, — сказал он, выговаривая слова официально, как панегирик.
— Ох, — вскрикнула она и смолкла, в горле перехватило, как от всхлипа. — Оба?
— Да, оба.
— Ох, — снова вскрикнула она. И, закрыв глаза рукой, опустилась на стул.
Джейк ожидал, что профессор Брандт подойдет, начнет утешать ее, но тот, наоборот, отошел и оставил ее наедине с этой новостью. Джейк нерешительно посмотрел на нее, беспомощно застряв в навязанной роли друга семьи, которому остается только помолчать.
— Воды? — спросил профессор Брандт.
Она покачала головой.
— Оба. Это точно?
— В документах столько напутано, можешь себе представить. Но их опознали.
— Итак, больше никого не осталось, — тихо сказала она себе.
Джейк вспомнил Бреймера, глядящего в иллюминатор на разрушенный пейзаж. То, что они заслужили. Видя только здания.
— Ты в порядке? — спросил Джейк.
Они кивнула, затем встала, разглаживая юбку, зримо приводя себя в порядок.
— Я знала, это должно случиться. Спросила так — чтобы услышать. — Она повернулась к профессору Брандту. — Пожалуй, лучше прогуляться. Воздухом подышим.
Он с явным облегчением взял шляпу и повел их по коридору прочь от главного входа. Лина брела за ним, не замечая руки Джейка.
— Мы выйдем через черный вход. За домом наблюдают, — сказал профессор.
— Кто? — удивленно спросил Джейк.
— Молодой Вилли. За плату, полагаю. Он всегда на улице. Или один из его дружков. С сигаретами. Откуда они их только достают? Этот тип всегда был подлецом.
— А кто ему платит?
Профессор Брандт пожал плечами:
— Воры, наверно. Может, конечно, они следят не за мной. За кем-нибудь другим в доме. Ждут момента. Но предпочитаю, чтобы они не знали, где я.
— Вы уверены? — спросил Джейк, глядя на его седые волосы. Старческое выдумки, оберегает заделанную картоном комнату.
— Герр Гейсмар, каждый немец — в этом деле специалист. За нами следили двенадцать лет. Я даже во сне могу определить. Вот мы и здесь. — Он открыл дверь черного хода. В глаза ударил слепящий свет. — Никого, видите.
— Насколько я понял, Эмиль сюда не приходил? — спросил Джейк, все еще размышляя.
— Вы поэтому приехали? Извините, я не знаю, где он. Убит, возможно.
— Нет, жив. Он был во Франкфурте.
Профессор Брандт остановился:
— Жив. У американцев?
— Да.
— Слава богу. Я думал, у русских… — Он опять зашагал вперед. — Итак, он выбрался. Он говорил, что мост Шпандау все еще открыт. Я решил, что он с ума сошел. Русские…
— Он уехал из Франкфурта две недели назад, — перебил его Джейк. — В Берлин. Я надеялся, что он придет к вам.
— Нет. Его у меня не было.
— Я имею в виду — чтобы найти Лину, — несмело сказал Джейк.
— Нет, приходил только русский.
— Его искал русский?
— Лину, — ответил профессор, колеблясь. — Так я ему и сказал. Свинья.
— Меня? — спросила Лина, которая, оказывается, все слышала.
Профессор Брандт отвел взгляд и кивнул.
— Зачем? — спросил Джейк.
— Я не спрашивал, — сказал профессор Брандт почти недовольно.
— Но Эмиль ему нужен не был, — сказал Джейк, размышляя вслух.
— Зачем? Я подумал…
— Он назвал себя?
— Они не представляются. Только не они.