Затем русский прокурор, как ни странно, перешел к подробному описанию ареста самой Ренаты, преследования, которое, в конечном счете, загнало ее в подвал в Веддинге. На мгновение Джейку показалось, что русские просто хвалятся перед журналистами, которые только успевали записывать. Затем он заметил Берни в толпе адвокатов, услышал, как назвали Гюнтера, как охотника, и понял, что тут было нечто большее: уловка старого окружного прокурора — предъявить своего свидетеля, положительного парня в аккуратном пиджаке и галстуке. Зря беспокоился. Погоня, описанная без запинки, кажется, абсолютно не произвела впечатления на первого судью, который, поерзав в кресле, закурил. Русский рядом с ним наклонился и что-то прошептал ему. Судья раздраженно вынул сигарету и уставился в окно, в котором едва крутился вентилятор, лениво гоняя спертый воздух. Явно неожиданный западный обычай. Джейк подумал, когда же объявят перерыв.
По тому, как разворачивалось слушание, он предположил, что Гюнтер будет ключевым свидетелем. Кто там еще? Документы сохранили механику преступления, но жертвы были мертвы и не могли обвинять. Гюнтер фактически видел, как она это делала. А окружной прокурор всегда начинает с полиции, чтобы сделать свое дело весомым с самого начала. Первым вызванным лицом, однако, оказалась фрау Герш — выбор, больше рассчитанный на эффект, — хрупкая женщина на костылях, которой помогли взобраться на место свидетеля. Прокурор заботливо начал с ее ног.
— Отморозила. На марше мертвых, — сказала она, запинаясь, но прозаично. — Нас погнали из лагеря, чтобы русские не нашли. И нам пришлось идти по снегу. Если падал, тебя пристреливали.
— Но вам повезло.
— Нет, я упала. В меня выстрелили. Вот сюда. — Она показала на свое бедро. — Они подумали, что я убита, и оставили меня. Но я не могла идти. В снегу. Так что дело в ногах.
Говорила она просто, тихим голосом, и поэтому, скрипя стульями, люди наклонялись вперед, чтобы услышать ее. Затем она посмотрела на Ренату.
— А в лагерь отправила меня она, — яростно сказала женщина, повысив голос.
— Я не знала, — сказала Рената, покачав головой, — я не знала.
Судья внимательно посмотрел на нее, удивленный тем, что она заговорила, но не зная, что теперь с этим делать. Никто, похоже, не знал, какими должны быть правила. И меньше всего — защитник, который сумел только махнуть рукой, показывая ей жестом помолчать, и неловко кивнул судье в знак извинения.
— Она знала! — сказала женщина, теперь уже более настойчиво. — Знала.
— Фрау Герш, — сказал прокурор неторопливо, как будто вспышки гнева и не было, — вы узнаете подсудимую?
— Конечно. Та самая грайфер.
— Вы знали ее лично?
— Нет. Но я узнаю ее лицо. Она пришла за мной, вместе с теми людьми.
— Вы тогда увидели ее в первый раз?
— Нет. Она разговаривала со мной в обувной мастерской. Если б я знала, но, увы. А потом, в тот же день…
— В обувной мастерской? — переспросил один из судей, путая прошлое с костылями, торчащими перед ним.
— Одно из мест, где она завязывала знакомства, — сказал прокурор. — Люди, которые прятались, снашивали обувь. Они постоянно передвигались с места на место. Поэтому фройляйн Науманн завела знакомства среди сапожников. «Кто сегодня был? Чужие приходили?» Она многих выявила таким образом. Эта конкретная мастерская… — Он сделал вид, что проверяет свои записи. — Находилась в Шёнеберге. На Гауптштрассе. Верно?
— Да, на Гауптштрассе, — ответила фрау Герш.
Джейк посмотрел на Ренату. Умно, если именно это было тебе нужно, — собирать данные в сапожных мастерских. И все свои приемчики по сбору информации она предложила убийцам.
— Итак, она там с вами заговорила?
— Да, знаете, о погоде, о налетах. Обычный разговор. Мне это не понравилось — мне надо было быть осторожной, — так что я ушла.
— И пошли домой?
— Нет, мне надо было соблюдать осторожность. Я пошла в парк Виктории, потом стала бродить туда, сюда. Но когда я вернулась, она была там. С мужчинами. Другие — хорошие немцы, которые помогали мне — уже исчезли. Она их тоже отправила.
— Я должен обратить внимание, — сказал защитник, — что в то время, в 1944 году, закон запрещал немецким гражданам прятать евреев. Это являлось противозаконным актом.
Судья удивленно посмотрел на него:
— Нас не интересует немецкое законодательство, — сказал он наконец. — Или вы хотите сказать, что фройляйн Науманн действовала правильно?
— Я считаю, что она действовала законно. — Он опустил глаза. — На тот момент.
— Продолжайте, — сказал судья обвинителю. — Заканчивайте.
— И вас арестовали? По какому обвинению?
— Обвинению? Я была еврейка.
— А как фройляйн Науманн узнала это? Вы ей говорили?
Фрау Герш пожала плечами:
— Она сказала, что всегда может определить. У меня есть документ, сказала я. Нет, сказала она им, она еврейка. И, конечно, они послушались ее. Она работала на них.
Обвинитель повернулся к Ренате:
— Вы говорили это?
— Она была еврейкой.
— Вы могли определить. Как?
— По ее виду.
— А какой у нее был вид?
Рената опустила глаза:
— Еврейский.
— Могу я спросить подсудимую: при таком навыке — вы когда-нибудь ошибались?
Рената посмотрела ему прямо в глаза:
— Нет. Никогда. Я всегда знала.
Джейк откинулся на спинку стула. Ему стало противно. Гордится этим. Его старая подруга.
— Продолжайте, фрау Герш. Куда вас отвезли?
— В еврейский дом престарелых. Гроссе Гамбургер Штрассе. — Точные сведения, натасканный свидетель.
— И что произошло там?
— Нас там держали, пока у них не набралось на целый грузовик. А затем по вагонам. И на восток, — сказала она упавшим голосом.
— В лагерь, — закончил обвинитель.
— Да, в лагерь. В газовую камеру. Я была здоровой, поэтому работала. Другие… — Она замолчала, затем снова посмотрела на Ренату. — Других, которых ты послала в лагерь, убили.
— Я их не посылала. Я не знала, — ответила Рената.
На этот раз судья поднял руку, чтобы она замолчала.
— Ты видела. Видела, — закричала женщина.
— Фрау Герш, — сказал обвинитель, и его спокойный голос заменил удар молотком председательствующего, — можете ли вы определенно опознать подсудимую как женщину, которая пришла к вам домой, чтобы арестовать вас?
— Да, определенно.
Берни склонился, что-то обдумывая:
— А вы еще раз ее видели?