— Идемте, я вам покажу дорогу, — сказала она. — Это за «КДВ».
Он запер за ними дверь и стал спускаться за ней по лестнице.
— У кого-нибудь из твоих друзей есть квартира? — спросил он.
Она обиженно обернулась:
— Вы хотите, чтобы я съехала? Между прочим, это моя квартира. Моя. Только потому, что у меня доброе сердце…
— Нет. Не для тебя. Для Лины. Место только для нее. Так жить и тебе не с руки.
— О, да я не возражаю. Я привыкла. Удобно, правда? И вы не скупитесь на продукты. Что бы мы ели? И куда она переедет? Квартиры нет ни у кого, если только…
— Если только — что?
— Если только у нее нет друга. Знаете, какого-нибудь влиятельного.
— Не в пример мне, — сказал он, улыбаясь.
— Да. Скажем, какой-нибудь генерал. Важная шишка. У которого есть квартиры. И проститутки. — Для нее это был совсем другой мир.
Бригада рабочих расчищала угол Виттенбергплац. Женщины в военных брюках загружали тачки. На солнце было жарко, везде пахло дымом.
— Он из Лондона, — рассказывала Ханнелора, еле ковыляя по разбитому тротуару на высоких каблучках, пока они пересекали улицу. — Как вы думаете, мне там понравится?
— Мне понравилось.
— Ну, сейчас везде одинаково. — Она показала рукой на разбомбленную площадь. — Как здесь.
— Нет, не как здесь.
— Да, по радио рассказывали. Во время войны. Разбомбили все.
— Нет. Только часть кварталов.
— Тогда зачем они врут об этом? — спросила она, самоуверенная радиослушательница Геббельса. — Здесь, — сказала она, когда они дошли до «КДВ». — На следующей улице. Там есть вывеска, от руки. Как я выгляжу?
— Как английская леди.
— Да? — Она взбила волосы, глядя в уцелевший осколок витрины, затем махнула на него рукой. — Ой, да ладно, — засмеялась она и поковыляла на запад.
Вывеска представляла собой небрежно нарисованную руку с тремя линиями на ладони — «Прошлое» шло по верху, «Настоящее» проходило по средине, а «Будущее» ответвлялось от него, пересекая нижнюю часть. Кого теперь интересовала верхняя часть? Фрау Хинкель располагалась на втором этаже, отмеченном знаком зодиака. Он открыл дверь и увидел кучку женщин, спокойно сидевших в креслах, как на приеме у доктора. Берлин снова превратился в средневековый город: черные рынки превращали часы в золото, колдуньи заглядывали в будущее с помощью колоды карт. А ведь несколько лет назад они измерили искривление света.
Но разве это имело значение? Среди них сидела Лина. Когда он вошел, на ее лице появилась удивленная улыбка. Женщина, счастливая оттого, что увидела тебя, подумал он, и больше ей ничего не надо, даже удачной судьбы.
— Якоб, — сказала она. Остальные посмотрели на него с явным интересом, и тут же опустили глаза — привычная реакция на военную форму. Женщина рядом с Линой подвинулась, освобождая ему место. — Как ты узнал, что я здесь?
— От Ханнелоры.
— Знаю, что это глупо, но она не отстает, — сказала Лина, продолжая улыбаться, прижалась к нему и прошептала, чтобы другие не слышали. — Что случилось? У тебя такой вид…
Он покачал головой:
— Ничего. Просто день такой. Я был в суде.
— В каком суде?
Но ему нужна была улыбка, а не очередная страшная история. Ни о Ренате, ни о Гюнтере, ни о ком из них. О голубых небесах. Он посмотрел на часы.
— Давай уйдем отсюда. Мне нашли лодку. Пока светло, давай поплаваем.
— Лодку, — обрадовалась она, но потом нахмурилась. — Ой, я не могу. Мы ждем новых ребятишек в детском саду. Мне нужно помочь пастору Фляйшману. Не сердись. Завтра, хорошо? Смотри, сколько на тебе пыли, — сказала она, по хозяйски смахивая пылинку с его рукава. — Что?
— Просто смотрю.
Она покраснела, затем опять занялась его рукавом:
— Тебе надо принять ванну.
— Ханнелора только что ушла, — сказал он вместо приглашения. — Квартира в нашем распоряжении.
— Тс-с. — Она кинула взгляд на других.
— Мы бы могли принять ванну вместе.
Она перестала гладить его, скорчила озорную рожицу и стрельнула глазами, давая понять, что их слышат.
Он наклонился ближе, шепча:
— Я расскажу тебе о твоем будущем.
Смешок, его дыхание защекотало ей ухо.
— Да? — сказала она и усмехнулась. — Хорошо. Приду в другой раз. Здесь столько ждать приходится.
Но когда они встали, мальчуган — вероятно, маленький Хинкель — шмыгнул за шторку в другую комнату, и, прежде чем они дошли до двери, появилась сама фрау Хинкель: отодвинула штору и посмотрела на Джейка.
— Заходите — сказала она. — Вы.
Джейк смущенно посмотрел на ряд посетителей, но никто не сказал ни слова, покорно уступая место военному. Лина нетерпеливо потянула его к шторе.
Комната была похожа на саму фрау Хинкель — простая и заурядная, никаких четок, тюрбанов и хрустальных шаров. Только стол, несколько стульев и потертая колода карт.
— Карты могут сказать нам, что есть, что может быть, но не то, что будет. Понятно? — сказала она, когда они сели. Страховой полис ясновидца, но донесенный просто — голосом тихим и успокаивающим. Она протянула колоду карт Лине, предлагая перетасовать.
— Давай, ты первый, — нервно сказала Лина, не притрагиваясь к картам.
— Я не буду… — начал было Джейк, но фрау Хинкель сунула их ему в руки. Старая колода, засаленная. На фигурных картах, похоже, были изображены Гогенцоллерны. [75]
Когда она принялась раскладывать их рядами, его вдруг кольнула тревога — как будто, вопреки всему здравомыслию, они действительно могли что-то сказать. Он понимал, что все это лишь театр, ярмарочный обман, но вдруг обнаружил, что хочет услышать хорошие новости, подлинные или нет, вытащить из «печенья судьбы» предсказание счастливых путешествий и долгой жизни, безоблачной. А кто этого не хочет? Он вспомнил усталые лица людей в приемной, надеющихся, что им выпадет счастливый знак.
— Вам карты показывают удачу, — сказала фрау Хинкель, как будто услышала его. — Вам везет в жизни.
Абсурд, но ему стало легче. Но разве кто-то был тут несчастливым за двадцать пять марок?
— Да, хорошо. Потому что вы были близко от смерти. — Верная догадка после стольких лет войны, подумал он, представление ему начинало нравиться. — Но вас защитили. Вот, видите? Кажется, женщина.
Он взглянул на нее, но она уже раскладывала карты дальше, закрыв первый ряд, вся уйдя в процесс.