Она вернулась к мастерской и распахнула дверь. Где он мог ее оставить? Александра внимательно осмотрела уцелевшие столы, открыла обгоревшую дверцу буфета. На подоконниках и стенах, куда Финн иногда прикреплял графики и диаграммы, чтобы не терять их, тоже ничего не было.
Ящики? Их осталось совсем немного, но два еще стояли у рабочего стола. Она подошла ближе и увидела небольшую стопку бумаг. Вероятно, сегодняшняя почта. Она взяла бумаги, но один листок выпал у нее из рук и опустился на грязный пол.
Александра подняла его и краем глаза заметила собственное имя, написанное вполне читаемым почерком.
Очень даже аккуратным почерком. Почерком адвоката или бизнесмена.
Совершенно непохожим на почерк Финна.
«Леди Александра Морли, 22 980 акций».
Она сложила листок, потом еще раз развернула, тщательно разгладила складки на бумаге и перечитала написанное. Буквы складывались в те же самые слова, простые и бесхитростные, подтверждающие неоспоримый факт ее обмана.
Обман. Александра всегда предпочитала называть вещи своими именами.
«Александра, ты должна сказать мне правду. Должна».
Итак, Финн все узнал. Он спрашивал ее, и не один раз, но она так ничего и не сказала. Поэтому он принял решение ехать в Рим без нее.
Конечно, она могла последовать за ним, найти его и умолять о прощении и понимании. Но разве сможет она заглянуть в его глаза и увидеть жалость? Грусть? Или презрение? Ведь есть шанс, что он не поймет ее и не простит. А если даже простит, то все равно всю оставшуюся жизнь будет помнить об обмане.
И сможет ли она простить себя?
Нет, она не пойдет к нему нищей… просительницей. Она не сможет во всем зависеть от него: от его денег и милосердия.
Александра аккуратно сложила бумаги обратно и вышла из мастерской. Вокруг нее оживленно щебетали на деревьях птицы. А мужчины, работавшие на полях и виноградниках, сделали перерыв на ленч.
Прошло две недели
Коза смотрела на нее злобно и подозрительно.
— Ты ведешь себя странно, — сказала ей Александра. — По моим понятиям, ты должна испытывать ко мне благодарность. Твое вымя выглядит так, словно готово взорваться.
Абигайль, сидевшая на низкой скамеечке через две козы от Александры, тяжело вздохнула:
— Ты зря стараешься заручиться добрым отношением козы с помощью иронии. Они ее не ценят.
— А мне кажется, коза должна обожать иронию. — Александра взяла ведро и подставила его под набухшее вымя. — Ирония облегчает жизнь и людям, и козам.
— В этом ты ошибаешься, дорогая сестричка, — вздохнула Абигайль, убедилась, что выдоила все молоко, и встала. — Это говорит о том, что ты совершенно не понимаешь коз. И это после двух недель обучения!
— Они могут ненавидеть лично меня, но не станут утверждать, что моя техника не на высоте, — заявила Александра.
— Ты создана для этой работы, с этим я спорить не буду, — сказала Абигайль, вылила молоко из ведра в один из высоких кувшинов, стоявших вдоль стены, и пошла к следующей козе. — Несчастному животному стоит лишь взглянуть на тебя, и она сама отдает молоко. Возможно, из страха.
— Думаю, все они знают, что мне нечего терять.
Александра взялась за козьи соски и сжала их, наслаждаясь зрелищем текущих в ведро белых струй, наслаждаясь видимым доказательством своей полезности. Хотя наслаждение было слишком сильным словом применительно к удовлетворению, которое ощущала Александра. Это было самое сильное чувство, на которое она была в настоящее время способна.
Но все же это было лучше, чем ничего. Оно давало ей силы вставать по утрам, одеваться, есть, говорить. Оно давало ей силы жить.
Завтра они с Абигайль вернутся домой. Их вещи уже упакованы. У Александры не было желания находиться здесь, когда Финн вернется из Рима. Нет, они оставят мужчин в покое, сделают то, что должны были сделать давно, — покинут замок. Пусть Уоллингфорд и Финн занимаются, чем хотят. Больше им никто мешать не будет.
Они вернутся в Лондон, снимут дом в Фулеме или, может быть, в Патни. Александра продаст свои акции манчестерского завода, вложит вырученную сумму в ценные бумаги надежной компании. Вместе с ее жалким оставшимся капиталом и небольшим наследством Абигайль это даст около двухсот фунтов годового дохода. Достаточно, чтобы скромно жить с одним или двумя слугами. Она даже иногда сможет устраивать званые ужины, если будет экономной. Зато можно будет брать сколько угодно книг в библиотеке, принимать Лилибет и Пенхоллоу, когда эта сладкая парочка наконец объявится. Странно, но от них не было ни слуху ни духу уже две недели.
В общем, перспективы больше не казались Александре такими ужасными, как несколько месяцев назад. Физические аспекты ее жизни больше не имели для нее большого значения.
— Что ты сказала? — спросила Абигайль.
— Ничего.
Александра продолжала молча доить коз, думая о своем. Это была последняя дойка перед отъездом завтра на рассвете. Когда работа подошла к завершению, старшая сестра взяла два высоких металлических кувшина с молоком и понесла к двери в кухню.
— Эй! — окликнула ее Абигайль. — Что это?
Александра остановилась и оглянулась. Вдали на подъездной дороге виднелся столб желтой пыли.
— Понятия не имею. Может быть, вернулись Пенхоллоу и Лилибет?
— Не может быть. Они бы сообщили. А мы до сих пор не получили от них ни слова. Может быть, гость?
Александра нахмурилась.
— Даже представить себе не могу, кто бы это мог быть. Разве что… — По ее телу пробежала дрожь.
— Ты же не думаешь, что это лорд Сомертон?
— Конечно, нет. — Она пристально смотрела на пылевое облако. В его центре виделось коричневое пятно — вероятно, экипаж. — Давай отнесем это молоко в кухню. Если у нас гости, следует по крайней мере очистить туфли от козьего помета.
И действительно, никто бы не узнал в элегантной, хорошо одетой леди, которая двадцатью минутами позже спустилась по главной лестнице, деревенщину, только что доившую коз. Не то чтобы это ее очень уж волновало. Но внешний лоск был привычкой, которую она впитала с молоком матери и которой училась у многочисленных нянь и гувернанток с тех пор, как начала ходить.
Красиво одеваться и тщательно причесываться можно и тогда, когда твое сердце разбито. Можно протягивать ухоженную руку гостю и тогда, когда хочется послать к черту всех людей на земле.
— Доброе утро, — вежливо сказала она молодому человеку, стоявшему к ней спиной и рассматривавшему голые стены замка. — Я знаю, здесь пусто и замок кажется негостеприимным, но… Боже правый, мистер Хартли?
Племянник ее мужа резко повернулся и уронил шляпу, которую держал в руке.