Он слышал, как по краям пустыря возятся крысы, а подходя к железной развалюхе – как они там скребутся по металлу. Внутри пахло человеческими экскрементами и гнилью, происхождение которой ему не хотелось определять. Он постарался приспособиться к темноте, но смог разглядеть только несколько обвалившихся деревянных балок. Под ногами погромыхивали куски оцинкованного железа. Он пробрался к щели и стал ждать.
Вот ведь дьявольщина это ожидание. Может быть, это его последние четверть часа, и он проводит их, сидя в цинковом гробу, вдыхая запах дерьма и слушая возню крыс. Возможно, он такого конца и заслужил. Маленький кусочек ночного мира за стенами развалюхи казался сонным и безмятежным. Глаза привыкли к темноте, и он различал черные стволы деревьев в густой полутени напротив, на другой стороне улицы. Было что-то чарующее даже в таком простом пейзаже, неясном отсвечивании асфальта, изгибающихся формах растений, подсвеченных грязноватым розовым светом города. Крошечный фрагмент Буэнос-Айреса, будто уходивший от него, хотя никогда и не был слишком близок. Он помнил этот район с детских лет – поросшие травой поля, канавы с квакающими лягушками. Всего этого нет. Он никогда не был недобросовестным ребенком или юнцом. Не был он и одним из тех копов, которые тычут под нос свои жетоны и требуют мзду. Кто может постигнуть силы, направляющие нашу жизнь в ту или иную сторону? Его мать всегда говорила, что простое чувство порядочности – это единственный проводник по жизни, который нужен человеку, но когда у окружающих тебя людей совсем другие представления – приучаешься смотреть на мир так же, как смотрят они.
К пустырю направлялась фигура, и он узнал грузный силуэт Доминго. У него что-то в руке, но Фортунато не мог рассмотреть, что это такое. Инспектор оглянулся вокруг и тихо позвал:
– Комиссар! Комиссар!
Доминго ждал, и Фортунато застыл, не шелохнувшись. Негромкий уважительный тон обращения вызвал в нем странное чувство ностальгии, появилось неожиданное побуждение ответить. Может быть, тогда все вернется к тому, как было прежде: Доминго и Фабиан – исполнительные подчиненные, все лояльны конторе и соблюдают правила игры. Он убаюкивал себя этой приятной фантазией несколько секунд, пока Доминго не развеял ее, вынув из кармана рацию и что-то пробормотав в нее. Через минуту с той же стороны подошел второй человек. В бледном розоватом свете, отражавшемся от облаков, Фортунато узнал Сантамарину. Они громко перешептывались через кусты в тени заводской стены меньше чем в трех метрах от него. Фортунато подумал, что может стоять здесь сколько угодно и ничего не делать, пока им не надоест и они не уйдут.
– Очень любезно с его стороны предупредить нас, что он может задержаться, – проговорил Сантамарина.
– Комисо всегда очень пунктуален. Очень надежный человек.
Они рассмеялись, и затихшие на время крысы снова завозились в куче металла. Оба тут же повернулись в сторону Фортунато.
– Это крысы, – произнес Доминго. Сантамарина всматривался в развалюху чуть дольше, потом отвернулся. Доминго продолжал: – А что если у него будет в руке пистолет, когда он придет?
– Тебе нужно быть просто хорошим актером: «О комиссар! Простите меня!» Пусть думает, что ты огорчен. «Васкес куда-то подевался, операцию приходится отменять». Что-нибудь в этом роде, постарайся только подойти к нему поближе.
– Я скажу ему, что все откладывается, потому что я не все бумаги подготовил! – изголялся Доминго. – Это в его стиле.
У Фортунато сжалось внутри. Смейся, кретин. Смейся. Мысль обождать, пока они уйдут, испарилась, как будто ее и не было. Нет, он должен встретиться с ними лицом к лицу. Он медленно поднял пистолет к щели. Сначала он подстрелит Доминго, быстро, в спину, потом всадит пулю в Сантамарину, пока тот не успеет сообразить, что произошло. Если повезет, он успеет перебежать двор к проходу на другую улицу прежде, чем наблюдатели разберутся, кто кого убил. А после, возможно, Парагвай.
Не спеша, осторожно, чтобы не перенести свой вес на железо под ногами, он подвел пистолет к щели. Они стояли к нему спиной. Жаль. Ему очень хотелось бы выстрелить прямо в морду Доминго. Но лучше вот так. Хотя, кто знает, можно ошибиться и самому погибнуть. Нужно подвинуться еще чуть-чуть, мешает выступ упавшей полки с торчащим гвоздем. Еще две секунды, и Доминго попадет в прорезь прицела.
Из заднего кармана брюк с мощностью сирены, возвещающей о авианалете, запульсировал сигнал. Он прозвучал два раза, и Фортунато слушал его, не веря своим ушам. Его сотовый телефон!
Доминго и Сантамарина среагировали мгновенно: «В укрытие!» И тут же, прежде чем Фортунато успел взять их на прицел, разбежались в разные стороны. Сантамарина забегал ему за спину, Доминго дернулся в сторону, под защиту стены из рифленых листов железа.
Фортунато развернулся к двери: нужно во что бы то ни стало успеть выстрелить в Доминго, пока тот остается открытым. У Фортунато пока еще есть преимущество. Они не могли ничего увидеть в темной внутренности старой сторожки, и откуда им знать, что внутри именно он, – это мог быть и любой другой полицейский. Прежде чем открыть огонь, им нужно было рассмотреть, кто там. Вытянув левую руку вперед, чтобы не наткнуться на что-нибудь невидимое в темноте, он сделал шаг и тут же за что-то зацепился ногой. Он попытался переставить вторую ногу, но и ее прихватил кусок валявшейся на полу железки. Он медленно повалился на пол, и в голове мелькнула тошнотворная мысль, что же он за неудачник. Даже застрелят его в железной будке, провонявшей дерьмом. Он упал очень неловко, на живот, распоров руку, голова и плечи выпали наружу, на чистый воздух. В поле его зрения попала пара обшлагов брюк, и потом в голове вспыхнул и отдался болью в затылке мягкий белый свет.
Фортунато вспомнил время, когда ребенком он купался в океане. Волна сбила его с ног и кувыркала в полосе прибоя. Как странно, что сейчас это повторяется снова. Он почувствовал, как его подняли и, перевернув, потащили через пенящийся белый шум. Тупая холодная боль тянула за запястья. Откуда-то с далекого конца тихого залива доносились размытые фразы:
– В этой свинье кило сто, не меньше! Хуже журналиста!
Слова отдаются в его голове, как удары переменного тока. Подхватившая его волна отступила, оставив лежащим на спине на твердой ровной поверхности. Он не открывал глаз, с сонным удовлетворением прислушиваясь к миру вокруг.
Незнакомый голос:
– Держите веревку.
Летаргия медленно идет на убыль. Доминго, Сантамарина. Будка сторожа. Веревка.
– Как он?
Его веки превратились в оранжевый занавес, когда по лицу прошелся луч электрического фонаря.
– Все еще без сознания, – проговорил Доминго над самой его головой. – Если мы поторопимся, никакой трагедии не будет.
– Может быть, сначала задушить, – предложил незнакомый, третий.
– Нет, – ответил Сантамарина. – Давайте все сделаем чисто. Не хочу никаких проблем с судебными медиками.
– Комиссар Бианко все устроит, – ляпнул Доминго, но никто не среагировал.