Через несколько минут, встреченный всеобщим ликованием, красавец был наверху. Ни держать себя под руки, ни растирать, ни тем более обнимать он никому не позволил. Шел сам, весь синий, трясущийся от холода, с прилипшей ко лбу косой прядью. Таким, мокрым и вовсе не элегантным, он показался Полине Андреевне еще прекрасней, чем в белоснежном наряде. И не ей одной – это было видно по мечтательным лицам женщин.
Чудесный спасатель рассеянно огляделся и вдруг задержал взгляд на рыжеволосой красивой даме, что смотрела на него не с восторгом, как другие, а скорее с испугом.
Подошел, по-прежнему держа в руке вымокшего щуплого котенка. Спросил, глядя прямо в глаза:
– Вы кто?
– Лисицына, – тихо ответила Полина Андреевна. Зрачки у героя были черные, широкие, а кружки вокруг них светло-синие с лазоревым оттенком.
– Вдова, – сама не зная зачем, присовокупила заробевшая этого взгляда женщина.
– Вдова? – медленно переспросил барин и особенным образом улыбнулся: будто Полина Андреевна лежала перед ним на блюде, разукрашенная петрушкой и сельдереем.
Лисицына непроизвольно попятилась и быстро сказала:
– У меня есть Жених.
– Так кто, вдова или невеста? – засмеялся прельститель, сверкнув белыми зубами. – А, все равно.
Повернулся, пошел дальше.
Ох, до чего же был хорош! Полина Андреевна нащупала на груди под платьем крестик, сжала его пальцами.
Резануло одно. Спасенного котенка герой швырнул счастливой девочке под ноги, Даже не взглянув на нее и не слушая сбивчивый благодарный лепет.
Накинул на плечи услужливо поданное пальто (уже не такое ослепительно белое, как прежде), фуражку надел как придется, набекрень.
Ушел и ни разу не оглянулся.
В пределы собственно монастыря госпожа Лисицына ступила, еще не вполне оправившись от взволновавшей ее встречи – раскрасневшаяся, виновато помаргивающая. Однако строгий, торжественный вид обители, само обилие иноков и послушников, облаченных в черное, помогли Полине Андреевне вернуться в подобающее настроение.
Пройдя мимо главного храма, мимо келейных и хозяйственных корпусов, паломница оказалась во внутренней части монастыря, где в окружении клумб стояли два нарядных дома – настоятельские и архиерейские палаты: в первом квартировал ново-араратский настоятель отец Виталий, второй же предназначался для размещения высокого начальства, буде
пожелает почтить островные святыни посещением. А надо сказать, что начальство бывало на Ханаане часто – и церковное, и синодское, и светское. Один лишь губернский архиерей, которому вроде бы и ехать было ближе, чем из Москвы или Петербурга, за долгие годы не наведался ни разу. Не из небрежения, а напротив – от уважения к распорядительности архимандрита. Преосвященный любил повторять, что догляд надобен за нерадивыми, а радивых доглядывать незачем, и в соответствии с этой максимой предпочитал навещать лишь менее устроенные из подведомственных ему монастырей и благочинии.
Келейник отца Виталия попросил дарительницу обождать в приемной, где по стенам были развешаны иконы вперемежку с архитектурными планами разных строений. Иконам Лисицына поклонилась, планы внимательно рассмотрела, пожалела чахлую гераньку, которой что-то плохо рослось на подоконнике, а там и к высокопреподобному позвали.
Отец Виталий встретил богомолицу приветливо, благословил с высоты своего исполинского роста и даже к рыжим, выбивавшимся из-под платка волосам наклонился, как бы в смысле поцелуя, однако видно было, что дел у настоятеля множество и ему хочется избавиться от приезжей барыньки поскорее.
– На обитель в общем жертвуете или на какое-нибудь особенное дело? – спросил он, раскрывая конторскую книгу и готовясь вписать вдовицыну лепту.
– На полное усмотрение вашего высокопреподобия, – ответила Полина Андреевна. – А дозволено ли мне будет присесть?
Виталий вздохнул, поняв, что без душеспасительной беседы не обойтись – за свое пожертвование съест у него вдова Лисицына четверть часа, если не больше.
– Да вот сюда пожалуйте, – показал он на неудобный, специально для подобных случаев заведенный стул: с ребрышками по сиденью, с шипастой спинкой – больше четверти часа на таком инквизиторском седалище и не выдержишь.
Полина Андреевна села, ойкнула, но ничего по поводу удивительного стула не сказала.
Немножко похвалила чудесные араратские порядки, чинность и трезвость населения, индустриальные новшества и великолепие построек – архимандрит выслушал благосклонно, ибо при желании льстить и гладить по шерстке госпожа Лисицына умела превосходно. Затем повернула на существенное, ради чего и было потрачено пятьсот рублей.
– Какое вашему высокопреподобию подспорье – святой Василисков скит! То-то благости, то-то паломников! – радовалась за ново-араратцев посетительница. – Мало какая из обителей владеет таким неоценимым сокровищем.
Виталий скривил круглое, не идущее к долговязию фигуры лицо.
– Не могу с вами согласиться, дочь моя. Это прежним настоятелям, кто до меня был, Окольний остров корм давал, а мне, честно сказать, от него одна докука. Паломники сейчас в Арарат не столько ради Василиска, сколько ради отдохновения ездят – и душевного, и телесного. Ведь здесь у нас истинный рай, подобный Эдемскому! Да и без богомольцев, слава Господу, на ногах крепко стоим. От скита же одно шатание в братии и разброд. Иной раз, верите ли, мечтаю, чтоб постановление Синода вышло – позакрывать все скиты и схиму воспретить, чтоб не нарушались иерархия и порядок. – Настоятель сердито топнул тяжелой ногой – пол отозвался гулом. – Вы, я вижу, женщина умная, современного образа мыслей, так что уж я с вами откровенно, без обиняков. Что ж это за святость, когда схиигуменом на Окольней закоренелый развратник! А, вы не слыхали? – спросил Виталий, заметив гримасу на лице собеседницы (очень возможно, что вызванную не удивлением, а неудобством стула). – Старец Израиль, в прошлом чувственный плотоядник, сущий люцифер сладострастия! Пережил прочих схимников, и вот извольте – скитоначальник, главный блюститель синеозерской святости, целый год уже. Никак не приберет его Господь. И я, даром что настоятель, над назначением сим невластен, ибо на Окольней острове свой устав!
Полина Андреевна сокрушенно покачала головой, сочувствуя.