А когда Николай Всеволодович недоуменно приподнял брови, пояснила:
– Иисус. Вы видели меня в мирском платье, но я монахиня, Его невеста.
Она ждала чего угодно, но только не того, что последовало.
Лицо красавца, до сего момента спокойное и насмешливое, вдруг исказилось: глаза вспыхнули, ресницы затрепетали, на скулах проступили розовые пятна.
– Монахиня?! – вскричал он. – Христова невеста?
Алый язык возбужденно облизнул верхнюю губу. Издав диковинный, зловещий смешок, преобразившийся Николай Всеволодович придвинулся вплотную.
– Кому угодно уступил бы, пускай. Но только не Ему! Ну-ка, поглядим! Я-то сумел бы защитить свою невесту, а вот сумеет ли Он?
И уже безо всякой нежности, с одной только грубой страстью накинулся на опешившую даму. Разорвал на груди рубашку, стал покрывать лобзаньями шею, плечи, грудь. Предательница-бурка немедленно сползла на пол.
– Что вы делаете? – в ужасе закричала госпожа Лисицына, запрокидывая голову. – Ведь это злодейство!
– Обожаю злодейства! – проурчал святотатец, гладя ее по спине и бокам. – Это мое ремесло! – Он снова хохотнул. – Позвольте представиться: Ново-Араратский Сатана! Я прислан сюда взболтать этот тихий омут, повыпускать из него чертей, которые водятся здесь в изобилии!
Собственная шутка Николаю Всеволодовичу очень понравилась. Он зашелся в приступе судорожного, маниакального смеха, а Полина Андреевна вздрогнула, осененная новой догадкой.
Ведь что такое вся эта история с воскресшим Василиском? Чудовищный, кощунственный розыгрыш для впечатлительных дурачков! Женщине подобное лицедейство, рассчитанное на постороннюю публику, не свойственно. Женщине всегда нужен кто-то вполне определенный, кто-то конкретный, а не случайные зрители или случайные жертвы. Тут чувствуется истинно мужская безличностная жестокость, игра извращенного мужского честолюбия. А сколько нужно ловкости и изобретательности, чтобы устроить комедию с призраками и водохождением! Нет, “императрица Ханаанская” и ее тугодумный раб здесь ни при чем.
– Так это всё вы? – задохнулась Полина Андреевна. – Вы…?! Какая ужасная, безжалостная шутка! Сколько зла вы сотворили, сколько людей погубили! И всё это просто так, от скуки? Вы и впрямь Сатана!
Правая щека Николая Всеволодовича задергалась в нервном тике – лицо будто отплясывало какой-то дьявольский канкан.
– Да, да, я Сатана! – прошептали тонкие алые губы. – Отдай себя Сатане, Христова невеста!
Легко поднял женщину на руки, бросил на медвежью шкуру, сам навалился сверху. Полина Андреевна подняла руку, чтобы вцепиться насильнику ногтями в глаза, и вдруг почувствовала, что не сможет – это было стыднее и хуже всего.
Дай мне силу, взмолилась она своей покровительнице, святой Пелагии. Благородная римлянка, просватанная за императорского сына, предпочла лютую смерть грехопадению с красавцем язычником. Но лучше уж биться в раскаленном медном быке, чем позорно обессилеть в объятьях соблазнителя!
– Прости, прости, спаси, – лепетала бедная госпожа Лисицына, винясь перед Вечным Суженым за проклятую женскую слабость.
– Охотно! – хмыкнул Николай Всеволодович, разрывая на ней панталоны.
Но оказалось, что и Небесный Жених умеет оберегать честь Своей нареченной.
Когда Полине Андреевне казалось, что всё пропало и спасенья нет, снаружи донесся громкий голос:
– Э-эй, Чайльд-Гарольд! Вы тут от холода не околели? Вон и дверь у вас расколота. Я вам плед привез и корзину от мэтра Армана с завтраком! Эй, господин Терпсихоров, вы что, еще спите?
Николая Всеволодовича с его жертвы словно ураганом сбросило.
Лицо хозяина башни опять, уже во второй раз, изменилось почти до неузнаваемости – из демонического стало перепуганным, как у нашкодившего мальчишки.
– Ай-ай! Донат Саввич! – причитал удивительный богоборец, натягивая халат. – Ну, будет мне на орехи!
Еще не поверив в чудо, Полина Андреевна быстро поднялась, кое-как запахнула на себе лоскуты разорванного белья и бросилась к двери.
У кривой изгороди стоял доктор Коровин, привязывая к столбу ворот уздечку крепкого пони, запряженного в двухместную английскую коляску. Донат Саввич был в соломенном канотье с черной лентой, светлом пальто. Взяв из коляски большой сверток и корзину, обернулся, но растерзанную даму (впрочем, инстинктивно отпрянувшую вглубь дома) пока еще не заметил – уставился на лежащего в беспамятстве брата Иону.
– Монаха напоили? – покачал головой доктор. – Всё кощунствуете? Прямо скажем, невелико святотатство, до настоящего Ставрогина вам пока далеко. Право, господин Терпсихоров, бросили бы вы эту роль, она вам совсем…
Тут Коровин разглядел высовывающуюся из-за выступа женщину в неглиже и не договорил. Сначала захлопал глазами, потом нахмурился.
– Ага, – сказал он сурово. – Даже так. Этого следовало ожидать. Ну конечно, ведь Ставрогин большой ходок. Доброе утро, сударыня. Боюсь, мне придется вам кое-что объяснить…
Эти слова Донат Саввич произносил, уже поднимаясь на крыльцо, – и снова не договорил, потому что узнал свою позавчерашнюю гостью.
– Полина Андреевна, вы? – остолбенел доктор. – Вот уж не… Господи, что это с вами? Что он с вами сделал?!
Окинув взглядом избитое лицо и жалкий наряд дамы, Коровин ринулся в комнату. Корзину и плед отшвырнул в сторону, схватил Николая Всеволодовича за плечи и так тряхнул, что у того замоталась голова.
– А это, батенька, уже гнусность! Да-с! Вы перешли все границы! Разорванная рубашка – понятно. Соблазнитель, африканская страсть и всё такое, но зачем женщину по лицу бить? Вы не гениальный актер, вы просто мерзавец, вот что я вам скажу!
Блондин, которого Донат Саввич назвал Терпсихоровым, жалобно воскликнул:
– Клянусь, я не бил!
– Молчите, негодяй! – прикрикнул на него Коровин. – С вами я решу после.
Сам же кинулся к Полине Андреевне, которая из этого странного диалога поняла только одно: как ни был страшен Николай Всеволодович, а владелец клиники, видно, еще страшней. Иначе с чего бы Ново-Араратский Сатана так его испугался?