– Ничего, я исповедуюсь после, – легкомысленно сказала Полина Андреевна. – Когда жара спадет. А пока определите-ка меня на постой.
В эту минуту из исповедальни, пользовавшейся наименьшим спросом у богомольцев (она была ближе всего к площади), донесся крик. Полотняные стенки шатра качнулись, и наружу вылетел чернявый господин в очках, едва не растянувшись на траве. Похоже, очкастый был вытолкнут из обители таинства, что называется, взашей.
Кое-как удержавшись на ногах, он ошеломленно уставился на вход, а оттуда высунулся косматый поп с перекошенным от ярости багровым лицом и возопил:
– К мойшам своим ступай! В Ров Га-Иуди! Пускай иуды тебя исповедуют!
– Ну вот видите! – болезненно вскрикнул странноприимный старичок. – Он опять!
– А что такое «Ров Га-Иуди»? – быстро спросила Полина Андреевна, глядя на грозного отца Агапита с чрезвычайным вниманием.
– Еврейский квартал в Старом городе. Там, за стеной, есть четыре квартала...
Но Пелагия уже не слушала – сделала несколько шагов по направлению к саду, словно боялась пропустить хоть одно слово в разворачивающейся перебранке.
Чернявый господин, придя в себя от первого потрясения, тоже стал кричать:
– Вы не смеете! Я крещеный! Я на вас отцу архимандриту пожалуюсь!
– «Крещеный»! – передразнил исповедник и сплюнул. – Сказано народом: «Жид, как бес: никогда не покается». И еще сказано: «Жида перекрести, да и под лед пусти!» Тьфу на тебя! Тьфу! Изыди!
И так свирепо закрестил очкастого, словно собирался ударить его сложенными цальцами сначала в лоб, потом в низ живота, а после еще добавить по правой и левой ключице. От этих угрожающих телодвижений изгнанный попятился, а вскоре и вовсе бежал с поля боя, бормоча и всхлипывая.
На двух паломников, дожидавшихся своего череда исповедоваться у отца Агапита, эта сцепа произвела сильное впечатление. Они быстренько ретировались – один переместился в очередь к отцу Мартирию, другой – к отцу Корнилию.
– Постойте, – окликнул Полину Андреевну старичок. – Я вам покажу, где гостиница для паломниц благородного звания.
– Спасибо. Но, знаете, я, пожалуй, все-таки сначала исповедуюсь, – ответила Пелагия. – Как раз и очереди нет.
Когда паломница произнесла положенное «Исповедую Господу моему и вам, отче, все прегрешения мои», священник вдруг спросил:
– Что это у вас волосы рыжие?
Полина Андреевна непочтительно разинула рот – до того удивилась вопросу. Отец Агапит сдвинул брови:
– Часом, не из выкрестов будете?
– Нет, – уверила его кающаяся. – Честное слово!
Но священник «честным словом» не удовлетворился.
– Может, ваш родитель из кантонистов? Имеете ли долю еврейской крови – с отцовской либо с материнской стороны? Рыжины без жидинки не бывает.
– Что вы, отче, я совершенно русская. Разве что прадед...
– Что, из жидков? – прищурился исповедник. – Ага! У меня глаз верный!
– Нет, он приехал из Англии, еще сто лет назад. Но женился на русской, принял православие. Да почему вы так допытываетесь?
– А-а, другое дело, – успокоился отец Агапит. – Это ничего, если из Англии. Должно быть, ирландского корня. Тогда понятно. Рыжесть, она ведь двух источников бывает: кельтского и еврейского. Пытал же я вас для того, чтоб по оплошности не опоганить таинство покаяния. Сейчас много жидов и полужидков, кто норовит к православию примазаться. Уж на что жид скверен, а крещеный жид еще втрое того хуже.
– Вы потому и того господина прогнали?
– У него на роже написано, что из абрашек. Говорю же, у меня глаз. Не допущу святотатства, пускай хоть на костре жгут!
Пелагия выразила на лице полное сочувствие подобной самоотверженности, вслух же заметила:
– Однако наша церковь приветствует новообращенных, в том числе и из иудейской веры...
– Не церковь, не церковь, а глупцы церковные! После заплачут, да поздно будет. Что это: дурь или бесовское наущение – в стадо белых овец черную пускать!
Поп тут же и пояснил свою не вполне ясную аллегорию:
– Есть овцы белые, что пасутся на склонах горних, близ взора Божия. А есть овцы черные, их пастбище – низины земные, где произрастают плевелы и терновники. Белые овцы – христиане, черные – евреи. Пускай жиды жрут свои колючки, лишь бы к нашему стаду не прибивались, не портили белизну руна. Сказано на Шестом Вселенском Соборе: у жида не лечись, в бане с ним не мойся, в друзья его не бери. А для того чтоб Божье стадо с паршивыми овцами не смешивалось, существуем мы, Божьи овчарки. Если чужая овца к нашей пастве подбирается, мы ее клыками за ляжки, да трепку ей, чтоб прочим неповадно было.
– А если наоборот? – спросила Пелагия с невинным видом. – Если кто захочет из белого стада в черное? Есть ведь такие, кто отрекается от христианства и принимает иудаизм. Мне вот рассказывали про секту «найденышей»...
– Христопродавцы! – загрохотал отец Агапит. – А вожак ихний Мануйла – бес, присланный из преисподни, чтобы Сына Человеческого вторично сгубить! Мануйлу того нужно в землю вбить и колом осиновым проткнуть!
Голос Полины Андреевны стал еще тише, еще бархатней:
– Отче, а еще мне говорили, что этот нехороший человек будто бы подался в Святую Землю...
– Здесь он, здесь! Прибыл глумиться над Гробом Господним. Видели его на Пасху, смущал богомольцев своими соблазнами и некоторых соблазнил! Его уж и сами жиды хотели камнями побить, даже им от него тошнотворно! Убежал, скрылся, змей. Эх, братьев бы сюда!
– У вас есть братья? – наивно спросила паломница.
Агапит грозно улыбнулся.
– Есть, и много. Не по крови – по душе. Витязи православия, Божьи защитники. Слыхала про «Христовых опричников»?
Полина Андреевна улыбнулась, словно поп сообщил ей нечто очень приятное.
– Слышала, и в газетах читала. Одни об этих людях хорошо отзываются, другие плохо. Мол, бандиты и громилы.