– Madame, vous n`avez pas le droit de rester id [27]. — И потом по-русски, удивленно. – Вы?!
Яков Михайлович развернул свою подзорную трубу в направлении странного голоса. Увидел в кружочке немолодую накрашенную бабу в парике, легком платьишке и сандалиях (что-то ступни широковаты). Понятно: ряженый бабой содомит.
Монашка обрадовалась старому педерасту, как родной маме.
– Ах, какая удача, что я вас встретила! Здравствуйте, милая Ираида!
– Иродиада, – поправил баба-мужик и тоже всплеснул руками, затараторил. – Откуда вы взялись, милая? И почему не в рясе? Что вы здесь делаете?
Рыжуха ответила не сразу, и Яков Михайлович перевел трубку на нее. Она морщила лоб, словно не могла решить, правду говорить или наврать что-нибудь.
Сказала правду.
– Понимаете... Мне очень нужно найти одного человека.
– Кого?
– Это довольно странный человек. Необычно одевается, необычно говорит... В Бет-Кериме сказали, что он был там вчера утром и двинулся в сторону Содома. Обратно не возвращался. Вот я и подумала, что он, должно быть, остался здесь... Такой тощий, с всклокоченной бородой, в белой хламиде с синим поясом...
– Мануйла? Вам нужен человек, который называет себя Мануйлой? – изменившимся голосом произнес извращенец.
– Да! Вы видели его? Скажите, видели? Мне необходимо с ним поговорить! Если бы вы вызвали его сюда...
– Его нет.
– Как?! – ахнула монашка. – Что вы с ним сделали?
Яков Михайлович поскорей нацелился в ряженого, увидел, как тот машет рукой в сторону моря.
– Он уплыл на катере в Аин-Джиди. Еще на рассвете, пока не начало печь.
– Слава Богу! – почему-то воскликнула монашка. – Аин-Джиди – это оазис к северу от Бет-Керима? Мы там проезжали.
– Да, оттуда идет дорога на Иерусалим.
– Так он направляется в Иерусалим?
Педераст развел руками:
– Понятия не имею... Он говорил про какой-то сад.
– Ради Бога, вспомните! – вскричала монашка. – Это очень важно!
Яков Михайлович тоже весь обратился в слух – даже трубку приставил не к глазу, а к уху.
Иродиада неуверенно протянул:
– Кажется, он сказал так: «В ночь на пятницу мне обязательно нужно быть в одном саду».
Ну же, ну же, мысленно подбодрил его Яков Михайлович. Давай, вспоминай.
– Вот и всё. Больше он ничего про это не говорил.
– Ах! – воскликнула рыжая.
Наблюдатель поскорей приставил кувшинное горлышко к глазу. Монашка прикрыла рот ладонью, брови выползли чуть не на середину лба.
Удивилась чему-то? Или что-то смекнула?
Что за сад, Яков Михайлович, само собой, знать не мог, но это было не важно. Главное, что ты, золотце мое, поняла, прошептал он Рыжухе и сплюнул прилипшего к губе червяка.
Ночь на пятницу – это завтра или послезавтра? Со всеми этими палестинскими блужданиями дни недели в голове перепутались.
И, похоже, не только у него.
– Сегодня у нас что? Среда? – спросила монашка,
– Не знаю, милая, мы здесь живем по античному календарю. Сегодня день Луны, завтра будет день Марса, послезавтра...
– Да-да, среда! – перебила его рыжая. – Скажите, нельзя ли и мне воспользоваться вашим катером?
– Что вы! Вам нужно побыстрей уносить ноги, иначе вас арестуют. Уже побежали за стражей. Это частное владение, очень строго охраняемое.
– Сколько отсюда до Иерусалима? – не слушала его монашка.
– Право, не знаю. Верст сто-полтораста.
– Салах, завтра к вечеру довезешь?
– Кони испорчу, – проворчал арап. – Неделю работать не будут.
– Сколько стоит неделя твоей работы?
– Двести франк.
– Разбойник!
– Если для жена, бесплатно, – непонятно ответил арап.
– Ладно. Поехали!
– Что ладно? – спросил Салах. – Двести франк ладно или жена ладно?
– Там видно будет! Поехали!
И монашка выбежала из зоны обзора. Полминуты спустя донесся стук копыт, скрип колес. Покатили в Иерусалим.
Пора было выбираться из чертовой телеги. Охо-хо, полтораста верст на своих двоих, да через пустыню... Ничего, сдюжим.
Опять же можно в Бет-Кериме приобрести двуколку. С парусиновым верхом, навроде тента. И парочку этих самых тентов про запас прихватить, разного цвета. Время от времени менять один на другой, чтоб не заметили слежку.
Ну давай уже, уходи, поторопил Яков Михайлович педераста.
А тот как назло медлил.
Еще через пару минут застучали сапоги, зазвякали сабли. Это прибежали двое турецких солдат и с ним возница фуры, что доставила в Содом Якова Михайловича – зайцем.
Загалдели что-то по-своему. Содомит им ответил с запинкой, успокоительным тоном. Не иначе, наврал, что не было тут никакой бабы, потому что один из солдат размахнулся и отвесил вознице оплеуху, да еще заругался. По-ихнему Яков Михайлович, конечно, не понимал, но догадаться было нетрудно: ах, мол, такой-рассякой шайтан, врешь невесть что, бегай из-за тебя по жаре.
Солдаты ушли, всхлипывающий арап тоже, а чертов содомит всё торчал возле куста. Зачем-то трогал цветы и листья, сокрушенно качал головой.
Ну же, черт тебя дери, время дорого!
От нетерпения Яков Михайлович шевельнулся, из фуры просыпалась земля.
Баба-мужик озадаченно оглянулся на повозку – показалось, что смотрит прямо в трубку, в самый глаз Якову Михайловичу.
Тот мысленно предупредил, по-хорошему: отвернись, болван. Целее будешь.
Нет, подошел.
Встал так близко, что в дырку можно было рассмотреть лишь полбюста (ишь, ваты-то напихал) и руку с гладко выбритыми волосками.