Через двадцать минут полицейский автомобиль без опознавательных знаков, на заднем сиденье которого сидел Хэл, остановился перед рестораном. Я следил, как он выходит из машины; он закрыл дверцу и поправил галстук. Эту привычку он приобрел, поднимаясь по служебной лестнице. С годами он становился франтом; скоро появятся итальянские мягкие кожаные туфли типа мокасин и рубашки с монограммой. Мы обменялись рукопожатием без особого энтузиазма.
– Мне удалось сюда добраться вроде бы, – он высунул запястье из рукава и взглянул на крупные золотые часы, – вроде бы за сорок пять минут.
– Возьми чили.
– Да. Хорошо, слушай, эта история с пленкой? Нам нужна эта пленка, Портер.
– Это мне нужна пленка.
– Что, кто-то отнял ее у тебя?
Я кивнул:
– Вчера ночью. Они приняли ее за нечто другое. Они думали, это другая пленка.
– Они отобрали ее прямо у тебя?
Я бросил взгляд на улицу. Если за мной кто-нибудь следил, то он наверняка видел, что я что-то положил в мусорный ящик.
– Да.
– Как они это сделали, показали тебе пушку?
– Они показали мне и пушку, и свои ботинки.
– Избили?
– Я кивнул:
– Со мной-то все обошлось.
– А что на другой пленке?
– Вряд ли это представляет для вас интерес. Я имею в виду, с профессиональной точки зрения.
– Кто-то трахается?
– Может быть, точно не знаю.
– Я всегда интересовался траханьем.
– Мы заказали чили.
– Ты их знаешь?
– Более или менее.
– Кто они?
– Я не могу ввязываться в это.
– Не можешь?
– Нет, Хэл, не могу.
– Мне необходима эта пленка.
– Когда я раздобуду ту, другую вещь, ту самую другую пленку, я смогу обменять ее на эту, с Феллоузом. Они вернут ее мне. Им она не нужна.
– Ты видел запись с Феллоузом?
– Да.
– Может, ты мне скажешь точно, что там заснято?
– Здоровенный белый бугай ударил Феллоуза бейсбольной битой и убежал.
– Что еще?
– Он бежал прямо на камеру.
– Дальше.
– Блондин лет двадцати восьми—тридцати. Здоровенный амбал. Все произошло очень быстро. Я видел запись только один раз. Вашим парням пришлось бы…
– Они перевели бы эту запись на стандартную пленку, и все. Они бы разобрались, что к чему. А ты не мог бы опознать кого-нибудь по картотеке?
– Нет. Все произошло очень быстро.
– Нам нужна эта пленка.
Рядом с мусорной урной стоял мужчина в костюме. Он вполне мог быть одним из участников ночного представления.
– Посмотрим, как пойдут дела через неделю, – сказал я.
– Портер, ты не понимаешь. Я должен вернуться туда с чем-нибудь.
– Пять дней.
– Три.
Тот тип запустил руку в урну, касаясь мусора рукавом своего элегантного костюма. Быстро опустившись на колени, он завладел бумажным пакетом и удалился.
– Я делаю все, что могу, Хэл, – промямлил я. – Тут на меня сильно жмут.
– Ну уж нет, Портер, я не желаю начинать разговор о нажиме. – Хэл подался вперед над своей порцией чили. Если бы он захотел, у него вмиг нашлись бы детективы, которые за пятнадцать минут обыскали бы мои водосточные трубы. – Ты, черт побери, звонишь нам и сообщаешь, что у тебя есть пленка, раскрывающая картину убийства Феллоуза, и ты можешь ее нам отдать, а потом вдруг заявляешь, что не можешь ее отдать. Уж очень запутанно получается. Я хочу сказать, что поручился за тебя, сказал, знаете, этот парень хорошо относится к копам, он честный и все такое прочее, а теперь дело обрастает сложностями. Это выставляет меня в дурном свете и даже компрометирует, а я не таков. Знаешь, приятель, все, что я сделал, так это снял трубку, когда ты позвонил; потом, естественно, пошел к своему начальнику, у которого своих проблем невпроворот, ты, надеюсь, и сам это понимаешь; я сообщаю ему что-то хорошее, ободряю его, мы собираемся схватить подонка, который убил полицейского Феллоуза пару лет тому назад; это отличная новость для копов и детективов, которые по-прежнему занимаются этим делом. Благотворительная ассоциация патрульных считает, что было ассигновано достаточно средств, потому что это – один из пятидесяти восьми пустячков, которые им досаждают. Я хочу сказать, у нас тут убили молоденького парнишку в районе патрулирования неделю назад, и отчасти из-за неисправной работы радио, понятно?
Я утвердительно кивнул.
– Ты должен понять: после того, как ты рассказал мне все это, я, естественно, отправился к своему начальнику и сообщил ему хорошую новость, и тут мне придется снова топать к нему и сообщать плохую? Уж больно сложно. Он посмотрит на меня так, словно вот-вот вырвет мои несчастные глаза и, может, даже проглотит их, доволен? Ты не понимаешь, что такое бюджетный пресс. У Джулиани вообще денег нет ни хрена; Динкинс отдал их профсоюзу учителей. Так что потом я начну ему мозги пудрить, извините, мол, произошла задержка, у моего парня возникло что-то вроде небольшой проблемы, была какая-то другая пленка, где кто-то кого-то трахает, и эти пленки перепутались, и поэтому мы в конце концов, возможно, так и не получим пленку с Феллоузом? Ты думаешь, это кончится добром? Ничего подобного. Тебе известно любимое выражение моего начальника? Изволь, он повторяет его все время, он говорит: «Извинениями кошку не накормишь». Вот так-то вот. «Извинениями кошку не накормишь». Я явлюсь к нему ни с чем, и он наверняка скажет это мне.
– Хэл…
– Нет-нет, это ты меня послушай. Не считай меня другом, Портер. – Он размахивал у меня перед носом руками так, словно приказывал самолету не приземляться. – Вот что важно. Считай меня растертым плевком. Это тебе поможет. Я по другую сторону черты. Я хочу сказать, ты знаешь, что бывает, когда подается сигнал десять-тринадцать? Когда застрелен полицейский? Радио замолкает, болтовня прекращается. Становится чертовски торжественно и тихо. Потом копы начинают выходить на связь – выяснили что-нибудь, поймали этого подонка?
– Я все это знаю, Хэл.
– Ты знаешь, но не чувствуешь этого. Ты не коп, Портер, Ты не знаешь жизни. – Я знал, что он должен сказать все это; это было частью переговорного процесса. – Ты не знаешь, что такое преданность, Портер.
Я вытер мисочку куском хлеба.
– Расскажи-ка мне поподробней о том, чего я не понимаю.
– А тебе известно, что коп может уйти в отставку, оставить свой значок в специальном хранилище, а потом распорядиться так, чтобы его значок носил его сын или внук? И на самом деле несколько парней ходят со значками с трехзначными номерами, значками, которым, может быть, лет сто. Это ведь кое-что значит, а? Это в жизни. Коп нанимается на службу, он знает свое дело. Копы ненавидят друг друга, белые ненавидят черных, черные ненавидят белых, мужчины ненавидят женщин, мужики ненавидят гомосексуалистов. Система пропитана этой проклятой ненавистью. Кабинетные парни ненавидят патрульных, и наоборот. У нас постоянно эдакий иерархический стресс; куда ни глянь, всюду коррупция, у нас трения между профсоюзом и командованием, мы испытываем всяческое давление и ненависть, будь они неладны, но, черт подери, Портер, есть же, мать их, и преданность! Любому полицейскому из этих мест известно, что за много лет где-то около восьмисот копов были убиты на посту, и каждое такое убийство раскрывается! У нас сейчас всего два нераскрытых случая, включая Феллоуза. И мы их обязательно раскроем! Оба, раньше или позже! Не промахнемся и не спустим на тормозах. Это как камень на шее, Портер. Это висит на мне, это висит на тебе. Это единственное, что я действительно могу сделать в этой ситуации. Игра уже началась, понимаешь? А теперь ты хочешь притормозить ее, перевести часы? Не выйдет. Тебе придется взять трудный мяч. Двенадцатиметровый удар и всего три секунды времени. И не моя вина, если это кажется почти невозможным. Усек? Кое-кто из этих начальников полицейских округов тертые калачи, и они гроша ломаного не дадут за такого человека, как ты. Для них это война, и она будет продолжаться всегда. Я не всегда могу управлять ими, этими ребятами. Я имею в виду вот что: ты говоришь мне, что кассеты у тебя нет, но если завтра копы обнаружат у тебя в портфеле наркотики, я ничего не смогу с этим поделать. И да поможет тебе Бог, если мой человек выложит все Джулиани. Будем надеяться, что этого не случится. Если тебе приспичит помолиться, молись об этом. – Хэл отправил в рот ложку чили. – Это слишком серьезно, Портер, и развивается слишком быстро. Я хочу сказать, что согласен с этой теорией насчет того, что общество в самом деле идет на рысях.