Памела, часто моргая, продолжала рассматривать мои ботинки.
— Возможно, — добавил я, — мне следует упомянуть о том, что я — адвокат из Нью-Йорка и специализируюсь на сделках с недвижимостью.
Наконец Памела подняла голову. Ее улыбка показалась мне заученной, будто приклеенной к лицу.
— В таком случае вам нужно поговорить с Мартой, — сказала она. — А для начала запомните следующее: этот участок — старая ферма Рейни — никогда не проходил через наше агентство. Официально не проходил. — Памела слегка понизила голос. — Я не знаю, что могла наболтать покупателю Марта, возможно, она даже поставила у фермы наш знак. Она могла даже сказать, будто… Впрочем, меня это не касается.
Я притворился, будто записываю ее слова.
— Простите, как, вы сказали, ваше имя? Мистер э-э-э…
— Билл Уайет.
Памела повела меня между разгороженными кабинетиками. Выйдя из этого лабиринта, мы оказались в отделанном дубовыми панелями коридоре, заканчивавшемся закрытой дверью.
— Марта? — позвала Памела.
Никто не откликнулся, и она толкнула дверь. Комната, куда мы попали, не могла, пожалуй, составлять больший контраст с тесными клетушками, мимо которых я только что проходил. Это был кабинет риелтора старой закваски; такими офисы агентов по продаже недвижимости были лет сорок — пятьдесят назад. Довольно просторный кабинет был битком набит толстыми картонными папками с подшитыми в них документами, пожелтевшими крупномасштабными картами местности, свернутыми в трубку геодезическими планами и кадастровыми таблицами пересчета налогов. Несмотря на ранний час, в кресле за столом крепко спала грузная пожилая женщина. Платье домашнего покроя слегка распахнулось на ее могучей груди; в руке женщина держала чайную ложечку. На столе перед ней стоял недопитый стакан чаю и лежала толстая биография герцога Виндзорского. К креслу была прислонена трость для ходьбы.
— Марта! — заорала у меня над ухом Памела. — Алло!!!
— А?! Что?! — Пожилая женщина заморгала и проснулась. — В чем дело, Пэм?
— Это мистер Уайет, — злорадно сказала Памела.
— Как поживаете, мистер Уайет? — невозмутимо поздоровалась Марта.
— Он хочет обсудить продажу старой фермы Рейни.
— Вот как?…
Две женщины с ненавистью разглядывали друг друга, потом Памела сказала:
— Пожалуй, я вас оставлю, чтобы окончательно не спятить.
И она ушла, громко стуча каблуками.
— Будьте добры, закройте дверь, пожалуйста, — сказала Марта, когда шаги Памелы затихли. Я повиновался, и она властным жестом указала мне на мягкое кресло по другую сторону стола. — Ужасная женщина эта Пэмми, — добавила Марта и вздохнула. — Дерзкая, развязная, грубая… Просто уличная девка, другого слова не подберешь.
— В самом деле?
— Да. Мы оказались в одной упряжке, и, поверьте, ни я, ни она не испытываем от этого никакого удовольствия. Я научила Пэмми всему, что знала, но благодарность и верность нынче не в почете.
— Это было ваше агентство? — догадался я.
— До сих пор мое, — Марта с вызовом кивнула. — Его основал мой отец еще в 1906 году. — Она поправила распахнувшийся ворот платья. — Я была единственным ребенком в семье, мистер Уайет. Сейчас мне восемьдесят три, и опыта мне не занимать.
— Да, — согласился я, — вы, наверное, многое повидали.
— Очень многое, — подтвердила она. — Я, например, еще помню времена, когда грузовики с картошкой шли по главной дороге потоком. У нас был один врач на всю округу; зимой мы платили ему дровами, а летом — продуктами с полей и огородов. Тогда про Норт-Форк еще никто и не слышал, но для меня он — самое красивое, самое лучшее место в мире. Теперь, конечно, многое изменилось, всего и не пересказать. Раньше, к примеру, все, кто здесь жил, пользовались только колодезной водой; устриц в сезон можно было есть хоть три раза на дню, и лангустов тоже. У нас был очаровательный приход…
Надо ей поддакивать, подумал я.
— Сколько в те времена стоила хорошая ферма, Марта?
— Примерно триста долларов за акр.
— А теперь?
— О, теперь все непременно хотят разводить виноград, так что участки идут по цене от семисот долларов и выше.
Я кивнул в сторону висевшей на стене карты:
— Ну а в будущем?
— В будущем?… — Марта вздохнула. — Это довольно легко себе представить, мистер Уайет. Дома за миллион на берегу, дома за миллион в глубине, виноградники состоятельных людей, винные заводы очень состоятельных… Все крупные фермы перейдут на виноград, помяните мое слово. Все так уперлись в этот виноград исключительно из-за проблем с водопользованием, понимаете? Виноград — культура, которая не оказывает вредного влияния на природу; она не требует частого полива и широкомасштабного использования пестицидов. Правительству такие вещи нравятся. Среди винозаводчиков тоже довольно много сторонников защиты окружающей среды… — Она положила ложку в стакан. — Удивительно, как много времени понадобилось миру, чтобы узнать о нашем тихом уголке!
Я почувствовал, что старая Марта Хэллок начинает мне нравиться.
— Я хотел бы знать весь расклад, — сказал я. — Не могли бы вы меня немного просветить?
— Тут и просвещать особенно нечего. Восемьдесят два участка с выходом к морю и виноградники… В долине Напа в Калифорнии ничего подобного нет. Плюс живописные бухточки и старые фермы, как в Новой Англии, плюс самый продолжительный для нашей широты вегетативный сезон, плюс два часа езды от Нью-Йорк-Сити… Еще два года назад здесь мог бы возникнуть еще один Хэмптон, но теперь — все, конец. Теперь у нас строгое зонирование, жесткие правила эксплуатации земельных участков.
— Мне кажется, люди вашей профессии не должны были от этого сильно пострадать.
— Если бы я была лет на тридцать моложе, я бы запросто продавала в год минимум полсотни домов. Что может быть выгоднее, чем сбывать королям капусту? Но я слишком стара, мистер Уайет, а люди почему-то боятся стариков. Очевидно, им кажется, что смерть — болезнь заразная. Впрочем, возможно, так оно и есть. Последний дом я продала три года назад, да и тот принадлежал моему соседу, так что это, наверное, не считается. Я потеряла хватку, и кроме меня в этом, наверное, никто не виноват. Сейчас я владею половиной агентства, но уже давно ничего не зарабатываю, так что теперь от меня могут избавиться каждую минуту. Пока меня не трогают — очевидно, дожидаются, что я сама умру. Тогда они положат меня в тачку и отвезут куда-нибудь с глаз долой.
Она говорила серьезно, но я ей не поверил. Для восьмидесятитрехлетней женщины Марта Хэллок казалась достаточно сообразительной и практичной особой.
— Как вам кажется, сколько вы еще продержитесь?
— Я-то? Может быть, минуту, может быть, две. Не могу сказать точно.
— Памела хочет выкупить вашу долю?