Уже стемнело, когда я слез с гранитного основания фонаря, оставив после себя три выстроенные в ряд и обращенные к морю пустые бутылки. Прежде чем повернуться и уйти, я взглянул на три силуэта, выделявшиеся на темно-синем фоне красновато-фиолетовым. Я подумал, есть ли в них какой-нибудь смысл, в этих бутылках у моря, балансирующих на краю гранитной тумбы, словно в ожидании того, что кто-то придет и сбросит их вниз.
Разумеется, смысла я не нашел. Не уверен, что он там был.
До дома мне пришлось идти целый час, преодолевая себя. Оглушенный усталостью и выпитым пивом, я плелся, опустив голову и не видя ничего, кроме метрового куска асфальта перед собой.
Лег в постель и провалился в глубокий, похожий на забытье сон.
С утра во вторник лил необычный для июня нудный, монотонный дождь.
От его шума я проснулся довольно рано, и мне больше не удалось уснуть. Я встал часов в восемь, не позже. Звонить ей в такую рань я не мог и пытался придумать себе занятие. Не торопясь позавтракал, почистил зубы, побрился. Прежде чем одеваться — время тянулось медленно — решил убраться в комнате.
Включил радиостанцию, передающую итальянскую музыку и не злоупотребляющую рекламой, и приступил к делу.
Собрал старые газеты, ненужные лекции, выгреб хлам из ящиков стола. Выудил из-под кровати старые тапки, бог знает сколько времени провалявшиеся там, и запихал все это в два мусорных мешка. Расставил по полкам книги, прикрепил репродукцию «Империи света» Магритта, которая вот уже несколько месяцев болталась на одном кусочке скотча. Даже стер влажной тряпкой пыль. Этой премудрости меня обучили в детстве, когда приучали нести свою часть домашних обязанностей.
В конце концов, приняв душ и одевшись, я отправился прямиком к телефону и, не раздумывая, позвонил.
Еще один недвусмысленный разговор. Служебное уведомление. Хочу ли я приехать немедленно? Да, хочу. Если она мне объяснит как. Судя по телефонному номеру, она жила в пригороде, в районе Карбонары. Она объяснила мне, как к ней добраться. Я не ошибся: она жила недалеко от Теннисного центра, в паре километров от Карбонары. Район богатых вилл. Угу.
Когда я выходил, с серого, затянутого тучами неба продолжал капать дождь. Я сел в машину, предполагая, что не смогу выбраться из центра раньше чем через полчаса. Пробка скопилась — хуже не придумаешь. Как ни странно, это меня нисколько не обозлило. Одна мысль о том, что я сижу в машине — пусть и зажатый в пробке — и, ни о чем не волнуясь и ничего не предпринимая, слушаю себе музыку — ту же самую радиостанцию, что помогла мне скоротать время утром, — подействовала на меня умиротворяюще.
Я медленно рулил, пробираясь между припаркованными в два ряда машинами, грязными лужами, из-за которых улица стала похожа на пейзаж в какой-нибудь стране третьего мира, одетыми не по погоде недовольными людьми с черными зонтиками, постовыми в дождевиках. Я слушал радио и следил за гипнотическими движениями дворников, сметавших с лобового стекла маленькие капли дождя. В какой-то момент я поймал себя на том, что неосознанно двигаю головой в такт дворникам. Дотащившись до Теннисного центра, я не мог вспомнить, какой дорогой ехал.
Сад виллы окружал высокий, не меньше двух метров, кирпичный забор цвета охры. Прямо за ним вздымались кедры, зелень которых переливалась оттенками от мха до бирюзы. Остальной мир на этом фоне казался черно-белым.
Я вылез из машины, два раза позвонил в домофон и, не дожидаясь ответа, снова сел в машину. В тот момент до меня дошло, что я двигаюсь как запрограммированный механизм. Ни одно мое движение не зависело от моей воли.
Ворота бесшумно, как во сне, отворились.
Пока я медленно ехал по аллее, в глубине которой виднелась двухэтажная вилла, меня охватило беспокойство. От чувства нереальности и желания сбежать.
Все казалось странным и безнадежно чужим. Пока машина продвигалась между высоченными соснами, я подумал, что надо развернуться и уехать прочь. И тут в зеркале заднего вида увидел, как ворота закрываются — все так же бесшумно.
Машина поехала дальше и приблизилась к вилле. Сама.
Под подобием портика стояла Мария и указывала мне пальцем направо. Сначала я решил, что она велит мне убираться. Непредвиденная проблема? Муж? Я должен бежать, прятаться? В тот момент я испытал и панику, и облегчение.
Потом я понял, что она всего лишь показывает мне, где припарковаться. Я оставил машину под живым навесом из вьюнка рядом со старой «ланчей», которая, судя по виду, прозябала там черт знает сколько времени. Там же стояла темная малолитражка. «Машина Марии», — подумал я. Пересекая пространство между навесом и портиком, я двигался как в тумане. Капли дождя били меня по спине.
Она поздоровалась, пригласила меня в дом и, пока я отвечал на приветствие, направилась к двери. Внутри царил подчеркнуто безупречный порядок, пахло ароматным чистящим средством.
На кухне мы выпили по стакану сока. Из нашего разговора я запомнил только одно: прислуга приходит к обеду — по утрам Мария любит побыть одна. Значит, я должен уйти чуть раньше обеда.
Еще на кухне она приникла своим ртом к моему. У нее был твердый, мясистый и сухой язык. Я почувствовал запах духов, которыми она обрызгала шею за несколько минут до моего прихода. Слишком обильно. И духи слишком сладкие.
Я не помню, как мы оказались в спальне, — разумеется, не супружеской. Возможно, гостевой. Или в комнате для тайных свиданий. Чистой, прибранной, с двумя сдвинутыми кроватями, мебелью из светлого дерева и выходящим в сад окном, из которого открывался вид на две пальмы и загородку.
В доме стояла абсолютная тишина, только стук дождя доносился с улицы. Ни машин, ни людей. Ничего. Только дождь.
У Марии было худощавое мускулистое тело — результат многочасовых трудов в спортзале. Аэробика, бодибилдинг и черт знает что еще.
Но, когда я лежал на спине, а она двигалась на мне, я увидел ее отвисшую грудь. Я с фотографической точностью запомнил этот образ — состарившаяся грудь на атлетическом теле.
Неизгладимо печальный образ.
Пока она со знанием дела двигалась, прижавшись к моему телу, меня обдавало приторным запахом ее духов и еще какими-то ароматами, не такими искусственными, но не менее чужими. Я отвечал на ее движения, как будто выполнял упражнение по физкультуре.
Когда мы приблизились к кульминации, она сказала мне: «Любовь моя». Один раз. Потом еще. И еще.
Много раз, все быстрей и быстрей. Как в детской игре, когда одно и то же слово повторяют до тех пор, пока в мозгу не произойдет короткое замыкание и слово не утратит всякий смысл.
«Любовь моя».
Потом мне захотелось закурить. Но я воздержался. Она не выносила табачного дыма. Тогда я остался лежать на спине, голый, а она говорила. Тоже голая, тоже растянувшаяся на спине. Время от времени она проводила рукой у себя между ног, как будто намыливала себя невидимым куском мыла.