Развернувшись, я пошел к входной двери, а они скрылись в первых лучах ноябрьского утра.
Кити сидел в своем кресле, где обычно боролся с бессонницей и мигренью. Где просыпался от кошмарных снов и вяло встречал надвигающийся день. Где страх сумасшествия рычал и глядел на него красными и жуткими глазами собаки Баскервилей, увиденной им много лет назад, в детстве, в кино.
В то утро все было по-другому.
Он ощущал необычайную легкость, и звуки Шестого полонеза — «Героического», — разливавшиеся по пустому дому, обволакивали его почти как целебный бальзам. В этот раз он и не подумал убавлять звук до минимума. Заполненные музыкой, комнаты его скромного до аскетизма жилища, похожие на те, в которых прошло его детство, как будто наполнялись жизнью. Словно добрые духи проснулись и пришли взглянуть, как он тут.
Воспоминания о событиях минувшей ночи по-прежнему не отпускали его, но они обрели некую отстраненность, как будто случились не с ним, а с кем-то другим.
Он достал из кармана помятый и грязный фоторобот, который все эти месяцы таскал с собой. Вот он, призрак, за которым они гонялись столько времени.
Он смотрел на него, не узнавая. Странно, но это лицо, ставшее чужим и незнакомым, перестало действовать на него. Он вообще больше не воспринимал его как изображение человека. Линии соединялись и расходились в стороны, утолщались и пересекались, но рисунок утратил жизненную силу.
Он разорвал листок на две, четыре, восемь частей, потом рвал его еще и еще, пока стопка клочков не стала слишком толстой и плотной и больше не слушалась его пальцев.
Тогда он поднялся и выбросил истерзанные обрывки бумаги в помойку.
Вернулся в кресло и подумал о том парне. Бедняге изрядно досталось, и все зря.
Затем и эта мысль улетела прочь. Далекая и чужая.
Он не чувствовал усталости, и в висках не стучало. Так хорошо ему не было никогда, за исключением далекого детства, образы, звуки и запахи которого хранятся в уголках нашей памяти, сформированные частично воспоминаниями, частично — фантазиями и снами.
А затем ему пришла в голову болезненная, пронзительная и прекрасная мысль.
Он понял, что освободился. У него даже голова слегка закружилась. Он мог сделать столько вещей. Он мог уйти. Если бы захотел.
Или остаться. Если бы захотел.
Свободен.
На улице, перед зданием казармы, прямо над морем занимался день.
Франческо меня не выдал. Он ничего обо мне не сказал. Он вообще ничего не сказал. Замкнулся, как это принято называть, в молчании и не отвечал на вопросы.
Четыре месяца спустя его дело передали в суд, предъявив обвинение во всех случаях изнасилования.
Ни одна из жертв, однако, его не опознала. Одна сказала, что это мог быть он, другой показался знакомым его голос.
Судья спросил ее, уверена ли она, что слышала именно его голос, но она ответила «нет». «Это мог быть его голос», — повторила она, ломая себе руки, словно старалась отогнать призраков.
Остальные вообще не смогли сказать ничего определенного — ни о голосе насильника, ни о его лице или фигуре.
Тот, кем бы он ни был, внимательно следил за тем, чтобы оставаться в тени.
Таким образом, по всем случаям, за исключением последнего, обвинение основывалось на общности «модус операнди», то есть почерка преступника.
Прокурор, стремясь восполнить нехватку доказательств, пригласил для консультации специалистов в области криминологии и психиатрии. Обоим задали одни и те же вопросы. Первый касался возможной невменяемости Франческо. Второй — совместимости психологического типа обвиняемого с совершением серийных изнасилований.
Заключение специалистов свелось к следующему: «Уровень умственного развития обвиняемого значительно превышает среднестатистический показатель (коэффициент интеллекта 135–140) и характеризуется ярко выраженными способностями в области пространственного мышления. У обвиняемого обнаружены маниакально-депрессивные наклонности, отклонения асоциального характера с чертами нарциссизма, склонность к постоянной лжи и обману, сильная склонность к манипуляции в отношениях с людьми. Согласно „Справочнику по диагностике и статистике умственных патологий“ индивиды с асоциальными отклонениями не способны вписаться в социальные рамки и следовать общепринятым нормам поведения, могут неоднократно совершать противозаконные действия, систематически игнорируют желания и чувства других людей и нарушают их права. Они регулярно манипулируют окружающими для достижения собственной выгоды или удовольствия. Они могут постоянно лгать, действовать под фальшивыми именами, симулировать, мошенничать и жульничать в игре. Асоциальные отклонения, называемые также социопатией и психопатией, обычно не влекут за собой утраты или снижения способности соотносить свои желания с рамками общепринятого поведения.
Психологический портрет, определенный выше, характерен для авторов серийных преступлений, совершаемых с применением насилия и обмана в имущественной и сексуальной сфере».
Судьи сочли это заключение недостаточно весомым. И, разумеется, были правы. Одно дело сказать, что кто-то похож на классического сексуального маньяка, и совсем другое — обвинить его в совершении серии изнасилований при отсутствии необходимых доказательств, основываясь на одних догадках. На догадках, даже правильных, в суде далеко не уедешь.
Франческо осудили за попытку изнасилования при отягчающих обстоятельствах.
Мне, естественно, пришлось давать показания. Ночь перед судом я не спал. Когда меня вызвали, с трудом сдержал рвотный позыв.
Я вошел в зал и проделал весь путь от двери до свидетельского места, глядя себе под ноги. Отвечал на вопросы прокурора, адвоката и судей, упершись взглядом в точку на серой стене перед собой. Говорил как автомат, сидя спиной к клетке, в которой находился Франческо. Мне удалось ни разу не посмотреть в его сторону.
На улице меня вывернуло в клумбу перед статуей Правосудия. Шатаясь, я побрел прочь.
Франческо приговорили к четырем годам тюремного заключения. Апелляционный, а затем и кассационный суд подтвердил приговор. Не знаю, сколько он просидел. Понятия не имею, когда его выпустили и куда он девался. Не думаю, чтобы он остался в Бари. Но говорю так только потому, что больше никогда его не видел.
Я вообще больше никогда о нем не слышал.
Много месяцев я прожил как в тумане. О том времени не помню почти ничего. Кроме постоянной тошноты и тревожных пробуждений ранним утром, до рассвета.
Потом я вернулся к учебе. На занятия ходил как робот. Ровно два года спустя получил диплом. На вручение пришли только мои родители, сестра и тетка. Никакого праздника я не устраивал. Мне некого было на него приглашать.