– Смотри! – крикнула мне Мария, когда я пришел домой раньше обычного, успев перед уходом вернуть Робинсона на работу. – Я стою на цыпочках!
Она прошлась по комнате на носках: маленькая кудрявая фея, в новом платье и туфельках.
– Ты рано пришел, – сказала Долорес, выходя из кухни. Они только что вернулись с прогулки.
– Произошло нечто хорошее, – сообщил я ей.
– Но ты дома.
– Действительно, я впервые за много месяцев ушел с работы раньше.
– Давай что-нибудь придумаем.
– Я хочу повеселиться! – потребовала Мария.
Слова Президента настроили меня на оптимистический лад.
– Мы могли бы куда-нибудь поехать.
– Куда?
– На Бруклин-хайтс. Посидим на набережной, посмотрим на корабли.
– Мы с Марией были там на прошлой неделе, – сказала Долорес.
– Ну, мне все равно куда ехать, просто покатаемся, пока не настал час пик. Может, часик.
– Я хочу кататься! – объявила Мария.
Мы пошли в гараж и сели в «Форд», которым я редко пользовался. Мария вскарабкалась на заднее сиденье с несколькими книжками-раскрасками. Я понятия не имел, куда мне хочется поехать. В это время дня следовало держаться в стороне от разбитого шоссе Бруклин – Куинз. Я внимательно смотрел на дорогу, чтобы не прозевать детей, выбегающих на проезжую часть после уроков, и медленно вел машину по Седьмой авеню, мимо модных мамаш и младенцев в колясках фирмы «Априка», а потом свернул налево, в южную часть Бруклина.
– Куда мы едем? – спросила Долорес. – Мы едем на Сансет-парк?
– Можем поехать, если хочешь. Я это не планировал.
– Я хочу туда! – сказала Мария.
Долорес пожала плечами:
– Это не слишком хороший район.
– Но ты могла бы показать мне те места, о которых ты мне рассказывала.
Я взял ее за руку.
– Конечно, – согласилась Долорес. – Но я не хочу останавливаться и с кем-то разговаривать.
Мы проехали в южном направлении кварталов тридцать и оказались там, где она раньше жила. Я внимательно разглядывал тесные домики на одну семью и массивные многоквартирные дома. Я вспомнил адрес из личного дела Гектора. Возможно, сын Долорес был там. Я представил крепенького пухлого шестилетку, с лицом и глазами Долорес. А потом я вспомнил, что Гектор сейчас на работе, значит, мальчик, наверное, у знакомых или в школе. Если Долорес и Гектор когда-нибудь разведутся, то, скорее всего, она получит право воспитывать сына, поскольку судьи не любят разлучать братьев и сестер. А это может означать, что мальчик будет жить со мной. На самом деле, если мы с Долорес останемся вместе, то мое благосостояние станет фактором, который судья примет во внимание, оценивая возможность Долорес растить мальчика. Прежде мне это не приходило в голову.
– Вот здесь я обычно покупала овощи, – сказала Долорес, показывая в окно, – а вон там мы покупали свечи и ладан. Дальше – наша прежняя улица.
– Я на нее сверну.
– Ладно, только не надо останавливаться. Мария, не надо никому махать.
Я сделал резкий поворот, рассматривая номера домов, и притормозил перед обшарпанной пятиэтажкой без лифта, с растрескавшимся фасадом. На некоторых окнах стояли дешевые решетки, на балконах было развешено белье. Я остановил машину.
– А это, – спросил я без всяких предисловий, – место, где ты раньше жила?
Я выжидательно посмотрел на нее.
– Откуда ты это знаешь? – спросила Долорес. – Откуда ты узнал об этом месте? – настоятельно повторила она вопрос.
– Вопрос не в этом, Долорес.
– А в чем? – вызывающе спросила она, и ее скрытность меня обозлила.
– Вопрос в том, черт подери, почему ты не сказала мне, что у тебя есть сын!
Она потрясенно уставилась на меня, а потом съежилась, и ее глаза наполнились слезами. Она отвернулась от меня. Я испугался, что она схватит Марию и выскочит из машины, и медленно поехал по улице. Через минуту я уже присоединился к оживленному движению, свернул на Четвертую авеню и поехал домой.
– Долорес, компания, на которую я работаю, очень, очень большая, – проговорил я спустя некоторое время. – У нее есть подразделения – много подразделений. Компании, которыми она владеет.
– И что? – спросила она.
– То, что, как ты уже знаешь, нам принадлежит кабельное телевидение «Большое Яблоко», где работает Гектор. Видишь ли, практически мы с ним работаем в одной и той же гигантской компании, только в разных местах.
– Это я поняла.
– Я нахожусь достаточно высоко, чтобы получить информацию о различных подразделениях Корпорации. Включая «Большое Яблоко».
Она молчала.
– Недавно я попросил, чтобы мне прислали личное дело твоего мужа.
Она посмотрела на меня, ее щеки были мокрыми, лицо застыло. А потом она накинулась на меня с кулаками:
– Это неправильно!
Я удержал ее правой рукой:
– Да, это было нехорошо. Мне не следовало этого делать, но я это сделал. В личном деле были самые обычные вещи, но кроме того, там была информация о том, что у вас с Гектором есть сын, Долорес. Я знаю про твоего сына, Долорес. Я могу назвать тебе день его рождения.
Позже, в иной жизни, я прочитаю о сосудах головного мозга и тогда пойму, почему в тот момент на лбу Долорес вдруг начали пульсировать три вены. Губы у нее дрожали, она устремила на меня огромные, влажные, гневные глаза. Но я тоже был зол.
– Твой сын, Долорес, твой сын! – настаивал я. – Где он?
Долорес молчала всю обратную дорогу, отвернувшись от меня и тупо глядя в окно. Когда мы вернулись на Парк-слоуп, я поставил машину в гараж и предложил пойти в сад, где Мария могла поиграть в песочнице, которую я для нее купил. Долорес со слезами кивнула, и мы пошли на задний двор. Долорес нашла в сумочке свой бумажник и вытащила маленькую цветную фотокарточку.
На ней были изображены трое – Долорес, Гектор и маленький Гектор. Я решил, что снимок был сделан, когда мальчику было около двух лет. То есть четыре с половиной года назад. За это время Долорес заметно постарела. На фотографии она казалась почти другим человеком. Яркая, здоровая, свежая, юная женщина. Ее взгляд был счастливым, а улыбка такой оживленной, какой я у нее ни разу не видел. И сам Гектор выглядел более сильным и уверенным: его темные волосы блестели как стекло, одна рука лежала на плече жены, сидящей в кресле, а другая была опущена. На коленях у Долорес в рубашке и забавном маленьком галстуке сидел маленький Гектор, крошечный темноглазый принц, явно тщательно умытый и прилизанный. Он был напряжен и смотрел в объектив непонимающими, удивленно раскрытыми детскими глазами, а его яркие губки были чуть надуты. Я вспомнил, сколько лет Марии, и сделал грубый подсчет.