Арт поправил сумку на плече.
— Отправлю анонимно чек, — раздраженно сказал он. — Прекрати об этом волноваться.
Я пнул ногой почерневший кусок льда. Суля по виду; он отвалился от днища какой-то машины. Артур достал трубку и начал ее набивать.
— Разве тебя не мучают угрызения совести? — спросил я.
Я подумал, не начнет ли Арт на меня орать, но это нисколько не волновало. Вместо этого он остановился, чиркнул спичкой и стал затягиваться трубкой, делая долгие затяжки. Потом мой приятель выдохнул дым, откинул голову назад и уставился в ночное небо.
— Я верю в необходимость, — сказал он. — Если я что-то и чувствую, то жалость к Альбо Лушини. У него был ключ к открыванию тайн Вселенной, а он об этом даже никогда не знал.
«Пожалел Эней Дидону…» — подумал я.
Снова задул ветер. Он поднимал вокруг нас снег, свистел над покрытыми снегом камнями мостовой, отлетал от кирпичных стен, отдаваясь эхом над долиной и исчезая в горах. Там он ударялся о неровные вершины и покрытые льдом сосны, и разлетался, словно пыль.
Я работал всю ночь, сидя за письменным столом. Учебники были выложены в ряд. Работа на доктора Ланга давала мне доступ к архиву факультета, а это означало, что я раньше кого-либо другого узнавал расписание и учебный план. Так что можно заранее купить учебники и выполнить задания по двум предстоящим курсам еще до начала семестра.
Я закончил как раз, когда первые лучи солнечного света появились над готической линией горизонта Нове Места. Они набегали на бледные, покрытые снегом здания, а потом падали на реку каскадом ярко-желтого света.
Арт крепко спал, не раздеваясь. Он раскинулся на одеяле и прикрыл лицо подушкой. Артур начал переводить книгу Малезеля. Кроме того, он много выпил, осушив пять маленьких бутылочек из бара: три — с водкой и две — с виски. Маленькие пластиковые пустые бутылочки теперь лежали у него на кровати, как миниатюрные кегли.
Я посмотрел в окно. Городской пейзаж, купающийся в первых лучах дня, казался двухмерным, словно декорацией для кинофильма, вырезанной из фанеры и покрашенной в различные оттенки серого, черного и пепельного. Я находился в Европе уже почти два дня, и, тем не менее, чувствовал себя точно таким же. Не знаю, чего ждал — откровения, каких-то мгновенных перемен в мировоззрении, драматического взросления. Я включил телевизор и посмотрел какой-то французский фильм с титрами на чешском. Кино было ужасным. Какой-то человек бегал по городу с портфелем, в него стреляли мужчины в костюмах, потом начались погони на автомобилях, крупным планом показывали секретные документы и звонящие телефоны. Я выключил на середине, потому что единственную привлекательную женщину в фильме, французскую проститутку, только что закололи ножом, и она умирала в объятиях главного приключенца.
Мне, возможно, следовало выпить. Я осмотрел бутылочки на серебряном подносе, но ни одна меня не привлекла. Наконец, я решил смешать немного джина с тоником. Джина должно быть именно немного, чтобы он на меня не подействовал — хотелось просто смочить рот. Я сделал два глотка, а потом вылил содержимое стакана в раковину.
Я наполнил ванну и представил себя каким-то римским императором. Стены были персикового цвета, покрытые капельками пара, я проводил руками по гладким мраморным колоннам, которые окружали огромную овальную ванну.
Я вообразил себя в Иерусалиме, погрузившись почти целиком. Может, позднее следует сходить в большой цирк, посмотреть какое-нибудь мрачное представление, например, христианин против льва, анатолиец — против еврея. Или сражение преступников за императорское помилование — например, карманник, работавший на рынке, против нечестного торговца, который мухлевал с весами. Трезубцы, сети, пропитанная кровью земля разбрасывается и давится пыльными сандалиями…
— Луций, приведи ко мне рабынь, — обратился я к стене.
В ответ вода капнула из крана. Я подумал, что, возможно, мне следует заказать проститутку по телефону. Мы в Восточной Европе. Сколько она тут стоит? Может, я закажу двух девочек, отдам одну Арту, или — обеих, обменяв их на Эллен. На нее надо менять двоих, так будет правильно.
Я рассмеялся вслух. Самое смешное заключалось в том, что Артур как раз мог заключить такую сделку.
Арт остался моей первой любовью. Это звучит странно? Я влюбился в него до Эллен, а дальнейшие женщины в моей жизни должны были полностью соответствовать призраку Артура Фитча. Сам он оставался неизменным и не обращал внимания ни на каких призраков. Перед глазами я видел один образ: длинный белый халат, постоянная задумчивость, словно вытатуированная на лице. Он смешивает растворы и растирает в ступке травы, спешит от одной колбы к другой с древней кулинарной книгой в руке.
Моя любовь к Арту до сих пор остается необъяснимой, поскольку оказалась глубже, чем дружба. Такое чувство я ожидал бы в браке, длящемся тридцать или сорок лет. Но все это время оказалось сжатым в один год в Абердине. Синклер Льюис писал, что для определения разницы между любовью-дружбой и романтической любовью нужно решить, что предпочтет человек: проводить время исключительно с любимым или в компании друзей. Любовь-дружба, говорил он, требует большей группы. Однако романтическая любовь ревнива и хочет только любящего и любимого, а всех остальных исключает. Если так — хотя сомнительно все, что говорит этот автор, — то я, вероятно, любил Арта в классической традиции героев поля брани и сильных императоров. И я боролся с этим парадоксом, и именно этого хотел бы Артур.
В конце ноября в гости приехал старый друг Арта по средней школе. Его звали Чарли Косман. Он оказался долговязым длинноволосым аспирантом Массачусетского технологического института и собирался стать инженером. Чтобы отпраздновать его приезд, Арт организовал «бал при горящих факелах» далеко в лесу, окружающем владения доктора Кейда. Мы проводили его в полночь, присутствовали Эллен и несколько ее подруг, а заодно Чарли, Хауи, Дэн и я. Мы оделись в костюмы из соломы, травы и рваных газет, следуя указаниям Артура, изображая дикарей. Из папье-маше сделали кривые рога, а из джутовой мешочной ткани — длинные развивающиеся бороды. Арт расчистил в лесу круг и осветил участок горящими факелами. Предполагалось, что они добавят мероприятию элемент опасности. В Средние века искры от факелов иногда падали на костюмы участников празднества, и люди сами превращались в факелы.
Когда мы прибыли в круг, окруженный факелами, и увидели, как в ночном воздухе пляшут языки пламени, словно желая нас лизнуть, все тут же ушли — за исключением Чарли и Арта. Они вдвоем кричали и орали под луной. Дело как раз близилось к полнолунию.
— И так глупо ведет себя человек, который отказывается прикасаться к дверным ручкам в ресторанах, потому что боится заразиться какой-то ужасной хворью, — сказала мне Эллен по пути назад.
Однако он был склонен и к внезапной депрессии. Артур по нескольку дней оставался в своей комнате, не приходил на занятия доктора Тиндли, не присоединялся к нам за ужином, не отвечал на телефонные звонки Эллен и пьяные уговоры Хауи. До этого времени я никогда не сталкивался с депрессией, поэтому просто рассматривал поведение приятеля, как задумчивость и уход в себя — может быть, слишком изощренные и лишенные простоты. Я представлял, что так вели себя По и Милтон — это была роль гения-сумасшедшего, который отрезает себя от мира, этакого одинокого волка, Христа в пустыне, святого Даниила на столпе… Арта в спальне.