Я ополоснул руки и нож, вытер лезвие бумажным полотенцем и повесил нож на место. Тайлер внимательно наблюдал за мной.
Иногда окружающие начинают бояться тебя. Но я не мог понять, что беспокоило Тайлера. Совершенно не понимал. Я снова достал нож, как будто хотел вытереть его еще раз, просто чтобы проверить его реакцию. Мне не понравилось выражение его лица.
— Простите, если я был навязчивым.
Он должен был сказать что-то вроде: «Да нет, что ты! Заходи в любое время», но ответил лишь: «Все в порядке».
— Все равно спасибо, — проговорил я, уходя.
Уезжая, я чувствовал, что со мной творится что-то неладное, хотя понимал, что мне это только кажется. «Я строю планы на будущее», — сказал я Тайлеру. «Планы на будущее! — выкрикнул я в пустоту. — К черту будущее!» Я продолжал кричать, чтобы еще раз услышать звук своего голоса. Затем нажал на газ, надеясь, что машина поможет мне отвлечься. Саванна оставалась позади. Черт с ней. Я собирался уехать из Америки. Мне надоело искать здесь себе пристанище в армии, у Ранкинов, в чужих мне домах.
* * *
Мысль о том, что я являюсь частью чего-то целого, родилась у меня давно. «Ты — один из рейнджеров», — говорили мне окружающие. Но они имели в виду лишь то, что я был пригоден для данной работы. Я думаю, что американцы ничего не знают о подобных вещах. Теперь, когда я стал обретать веру, я хотел узнать и о моей истории, найти место, которому я мог бы принадлежать во всех смыслах этого слова, — свою землю, свой народ, с которым меня бы связывало кровное родство, чтобы разделить с ним прошлое и будущее.
К лету 1991 года я прослужил в американской армии шесть лет, принимал участие в двух военных операциях: в Панаме и в Заливе, и понял, что кровь, кишки, секс и опасность — всего лишь быстротечный кайф, от которого многие впадали в зависимость. И не только солдаты. Нет. Мы были игроками. А вся Америка как одержимая следила за нашим шоу.
Американская война, когда я участвовал в ней, напоминала футбольный матч. Мы должны выйти на стадион, играть и уйти с победой. Все делалось для телевидения. Как бы серьезен ни был конфликт, нельзя, чтобы он затягивался. Иначе людьми овладевала скука и тревога. Поэтому все просчитывалось заранее. Жестокость не должна быть отталкивающей и натуралистичной. Когда я смотрел репортажи с последней войны, в которой принимал участие, я видел картинки в духе компьютерных игр, где бомбы всегда попадают точно в цель. Мы наблюдали эффектные сцены, как несчастные иракцы сдавались нам целыми батальонами. Но дорогу через гору Мутлаа показывали мало. И никаких рейнджеров, лежащих на песке, с прожженной белым фосфором спиной и легкими. Нет. Очистотряд сделал свою работу. Наша победа была чистой. Наши потери составили всего сто сорок шесть человек, хотя это вовсе не точные данные. Затем мы ввязывались в новую войну.
На свете существуют земли, о которых никто даже не слышал, но Вашингтон объявлял их стратегически важными участками. Важно найти плохого парня. В прежние времена исчадием зла становились целые страны и народы. Например, Япония. Теперь правительство США могли обвинить в расизме. Поэтому роль злодея должна была сыграть отдельная личность, и, как только ее находили, этот человек становился самым опасным в мире. Каддафи или Норьега, Хомейни или Саддам. Вашингтон делал из него «темную звезду»: угрозу, чудовище, нового Гитлера. И мы били его, кололи, издевались над ним, как над зверем в клетке, пока он не показывал нам сквозь прутья когти. Потом мы приходили, устраивали войну и уходили. Заявляли о победе, независимо от того, была ли она на самом деле или нет. И люди нам верили. По крайней мере пока.
Я думал, что смогу обсудить все это с Тайлером. Раньше мы с ним хорошо общались, и мне казалось, что мы сможем поладить даже после нашего разрыва с Джози. Но он предпочел заниматься своими бумагами. Возможно, я в нем ошибся. Может, он и раньше не особенно слушал меня. Был вежливым, не более того. Как и полагается настоящему американцу.
Я думал о том, что происходило на родине моих покойных родителей. Даже из тех скупых новостей, что нам сообщали, становилось ясно — там творится что-то неладное. Но кому до этого дело? Великие нации, объединившиеся для войны в Кувейте, не могли прийти к согласию, когда дело касалось моего народа. Ни по Хорватии. Ни по Боснии. По отношению к ним не применялось слово «стратегические». Они не представляли угрозы для Америки, поэтому не шла речь о начале интервенции.
У Тайлера не нашлось времени выслушать меня. И что бы ни случилось, я больше не собирался его беспокоить.
Я уже принял это решение, когда позвонила Джози.
— Послушай меня, — сказала она ледяным тоном, выдававшим ее злость. — Держись подальше от моей семьи.
— Я просто хотел поговорить с Тайлером...
— С ножом?
— Джози? Ты слышишь меня, Джози? Похоже, у кого-то из вас началась паранойя! Только не знаю у кого: у тебя или твоего отца?
— Я не собираюсь обсуждать это с тобой. Просто запомни одну простую вещь — я хочу, чтобы ты оставил нас в покое.
— Конечно. — Я повесил трубку. Она не стала перезванивать. Как, впрочем, и я.
* * *
Месяцы с осени 1991 по весну 1992 года тянулись бесконечно долго. В моей жизни все изменилось. Я ушел из армии, собирался посетить незнакомую страну, хотел узнать о прошлом моей семьи, которое всегда оставалось для меня загадкой. Каждый день приносил новые заботы. Я снова стал бегать, каждое утро и подолгу. А еще я читал, часами изучал абзацы из Корана, пытаясь понять их смысл. «Каждая душа должна иметь вкус смерти». Читал и Библию, так как понял, что забыл многие библейские истории, а некоторые просто не знал. Находил в ней много общего с Кораном. Моисей, Иисус, другие пророки. Только в Коране все казалось зашифрованным. «Мы верим в Господина Миров. Повелителя Моисея и Аарона». Я читал книги по истории. Стал изучать различные военные кампании, пытался выяснить причины, по которым началась та или иная война, старался узнать больше о людях, которые принимали в них участие, читал их биографии. Моя душа как будто очнулась ото сна и жаждала узнать как можно больше об окружающем мире. Когда я находил книги о Балканах, то обязательно читал их. Но таких исследований было немного. На дворе стоял только 1991 год.
Я оформлял увольнительные документы, продавал те свои вещи, которые могли купить, думал о будущем и одновременно старался следить за событиями на Балканах, на сколько это возможно, находясь в Саванне. Джорджию не особенно интересовали проблемы Югославии. Из небольших новостных репортажей в газетах и на телевидении создавалось впечатление, что сначала они праздновали торжество демократии и свободы, а потом сразу же там началась война. Это казалось мне лишенным смысла, но в Саванне отсутствовали люди, осведомленные настолько, чтобы рассказать мне, что там происходит на самом деле. Помните то лето на Балканах? Возможно, уже нет. Все это казалось таким странным. Однако там не происходило ничего таинственного. Каждая катастрофа была предсказуема. Каждое кровопролитие можно было предвидеть. Но никто не хотел в это верить.