Югославия раскалывалась на части. Католики, хорваты и словены идентифицировали себя с Западом и не хотели иметь ничего общего с восточными православными сербами. Страна раскололась по центру. А мусульмане в Боснии и Герцеговине оказались как раз посередине.
К тому времени я уже продал «нову», мою старую стереосистему и раздал кое-что из вещей, купленных еще до начала войны. Хорватия и Словения отделились. В Хорватии начались бои. Война захлестнула всю страну. Город под названием Вуковар, о котором в Соединенных Штатах никто не знал, неожиданно стал упоминаться в заголовках газет как место, которое превратили в руины и стерли с лица земли.
«Говорят, сейчас там опасно», — предупредил Тайлер. Да. Но Боснию и Герцеговину конфликт еще не затронул. Люди, читавшие американские газеты, еще не знали о них.
* * *
— Курт? Это ты?
Вечер только спустился, и лицо Селмы в пробивавшемся сквозь дверь желтом свете казалось старым. Она выглядела не просто усталой, а постаревшей. Я первый раз заметил это.
— Заходи, здесь холодно. Ты останешься на Рождество?
— Не думаю. — Я сделал глубокий вдох, пытаясь расслабиться и избавиться от некоторых воспоминаний, которые навевал на меня этот старый дом около супермаркета «Уол-март». Обстановка немного изменилась. На каминной доске около искусственного камина появились маленькие фигурки: мужчина в белом парике играл на лютне, рядом с ним сидела женщина с громоздкой прической; кролик с подогнутым ухом, раскрашенный бело-красный узор наподобие шахматной доски.
— Как мило, — заметил я. — Вы достали мамины вещи!
— Тебе действительно нравится?
— Да, Селма. Я очень рад их видеть.
На полке в углу стояли три маленькие китайские коробочки. Две из них были розового цвета, одна — голубая. Я взял голубую и потряс ее. Внутри послышалось дребезжание.
— Просто невероятно, где ты взяла их?
— Мама убрала их на чердак. Сложила все в ящик.
Внутри лежал маленький белый зуб, похожий на зернышко кукурузы. Края зуба были бледно-коричневыми.
— Это действительно мой? Что там еще было?
— Я купила новые рамки для двух гравюр, что над дверью.
Я увидел древний мост через узкое ущелье, удивительный и загадочный, словно в волшебной сказке. А напротив — гравюру, изображавшую вход в пещеру.
— Здорово. Я как раз вспомнил об этих картинах, интересовался, что с ними случилось. Хочу отыскать те места.
— Может, все-таки останешься на Рождество?
— Нет. Вряд ли.
Резиновая дубинка Дэйва больше не стояла у двери. Ее нигде не было видно. Как и его самого.
— Как поживаешь, Селма?
— Тихо. Спокойно. Очень тихо.
— А Дэйв?
— Он занят. У него теперь свои проекты. И совсем не остается времени на меня.
Она взяла сигарету из пачки на кофейном столике и зажигалку в виде ручной гранаты, которая давала лишь легкую искру.
— По крайней мере мог хотя бы заправить зажигалку. — Селма достала из кошелька спички. — Теперь у Дэйва ни на что нет времени.
— Вторая работа?
— Ха! Если бы. Дэйв работает над своими проектами. Он, Дюк Болайд и еще кто-то.
— Какой еще Дюк?
— Тот, что работал на кладбище Хайланд.
— Ах да. И что за проекты?
— Тебе лучше не знать. Они думают, что спасают страну.
— В Канзасе? Как это?
— Думаешь, они мне рассказывают? Хотя я и не спрашиваю. Знаю только, что Дэйв уходит из дома, и меня это устраивает.
— Меня тоже. — Я снова посмотрел на гравюры. — Селма, ты не нашла больше ничего из вещей, принадлежавших нашей семьи? Может, письма с адресами? Или что-нибудь в этом роде?
— Ах, Курт, прости. Я как-то выпустила из вида, что тебя это может заинтересовать. У мамы был целый мешок с письмами из дома. Но я не смогла прочитать их и все выбросила.
— Понятно.
Селма заметила, что пепел на кончике ее сигареты вот-вот упадет на пол, и подставила руку.
— Хочешь чего-нибудь выпить? Может, пива?
— Чего-нибудь безалкогольного. Можно воды, если ничего больше нет.
— Как насчет кофе?
— Отлично.
Она встала с дивана, все еще держа ладонь под сигаретой, и ушла на кухню. Я слышал, как она стучала пепельницей, вытряхивая окурки. Наверное, целый день сидит на кухне, смотрит мыльные оперы по маленькому черно-белому телевизору, пьет кофе, курит и разговаривает по телефону. Думаю, именно так и протекает ее жизнь. Так было всегда, а теперь, когда Дэйв почти не бывал дома, ей реже приходилось терпеть побои.
— Знаешь, — крикнула она с кухни, — по-моему, я сохранила еще пару вещей. — Она поставила передо мной кружку с кофе. — Хочешь посмотреть?
Мы поднялись по узкой лестнице на второй этаж, где располагались две спальни. Одну они использовали как кладовку, и Селма выделила в ней маленький угол для своей швейной машинки. В другой комнате спали они с Дэйвом. Спальня была совсем маленькой, просто закуток. Огромная кровать занимала почти все пространство. Из единственного окна открывался вид на соседний дом, в окнах которого маячил негр. На потолке висело зеркало, я даже не хотел думать для чего. Еще одно зеркало было на двери в чулан. Селма открыла ее, показав мне маленький встроенный шкаф с ящиками, и что-то оттуда достала. «Вытяни руки», — велела она, словно собиралась намотать на них пряжу. Положила мне на руки аккуратно сложенную шелковую ночную рубашку и несколько комплектов кружевного белья, украшенного оборками и рюшами.
— У тебя целая коллекция.
— Это белье «Секрет Виктории».
— Дэйву, наверное, понравится.
Селма фыркнула:
— Вот еще, стану я надевать это для Дэйва! Ни за что. Я купила это для себя. — Она улыбнулась и покачала головой. — «Секрет Виктории» — это мой секрет. И он скрывает другие мои секреты. Вот, — она достала со дна ящика большой, белый, почти квадратный сверток и посмотрела на него. Там был написан адрес нашего старого дома на Шервуд-лейн. Марку сорвали, возможно, мать отдала ее кому-то из детей. Селма перевернула сверток. Я увидел обратный адрес.
— От кого это?
— От маминой кузины. Анны, кажется. — Она посмотрела на сверток. — Анна и дальше я не могу прочитать.
Я разобрал слова: Анна Коромица, Каптол, 31, Загреб, Югославия.
— Что в свертке?
— Может, ты помнишь? Каждое Рождество мама ставила его на стол у входа, когда мы жили в Шервуде. Сегодня утром я как раз вспоминала о нем. — Селма стала доставать содержимое свертка, очень осторожно, словно пытаясь сохранить блестки, приклеенные много рождественских сочельников назад, но они все равно посыпались в разные стороны. — По-моему, это самый милый рождественский календарь, который я только видела.