— Так кто вы? — задал он вопрос уже иным, подкрепленным пищей голосом.
— Я уже говорил: Порфирий Петрович, из следственного. Мы беседовали насчет ваших книг. — Он указал на перевязанную стопку.
— О! Мои книги! — радостно изумился Виргинский.
— Значит, ваши?
— Конечно ж мои. А как они у вас оказались?
— Я же вам говорил. Вы, наверное, запамятовали? Виргинский, помолчав, слегка нахмурился.
— Кажется, припоминаю. Но это… Нелепица какая-то получается!
Виргинский поднялся с кровати и, чуть покачнувшись, сделал шаг к противоположной стенке — каморка была такая крохотная, что из середины можно было без труда дотянуться куда угодно. Он поднял рулон отпавших обоев, под которым открылась изрядных размеров дыра. Увиденное почему-то вызвало у Виргинского удивление, причем неприятного свойства. Повернувшись с дрожащим от негодования лицом, он разразился смехом — упругим и нервическим, не то что недавнее его немощное перханье.
— Горянщиков. Вот с-сволочь! — процедил он.
— А кто это такой? — поинтересовался Порфирий Петрович.
— Горянщиков, Федор Дмитрич, — пояснил Виргинский. — Сын той прости-господи, что утащила мою закладную. Я ее здесь держал.
— Утащила, закладную? Интересно, зачем? Это ж то же самое, что украсть чей-нибудь долг.
— О-о, вы Горянщикова не знаете! Это еще тот хлыщ: на любую подлость готов! — Виргинский между тем изучал переплеты своих книг. — Ну слава богу, хоть эти все на месте, — заключил он, румянясь от неловкости за альманах с девицами. — Спасибо за возврат. Премного благодарен. Хоть выкупать теперь не надо.
— Прошу простить, но книги я вам вернуть не могу. По крайней мере, пока. Они — улика в текущем следствии.
— В котором таком следствии? — не понял Виргинский.
— Вы, кстати, не могли бы описать внешность того самого Горянщикова?
— Его-то? А он что, куда-нибудь вляпался? Вообще-то он человек неплохой, скажу я вам. Все эти закладные, книги — так, ребяческие выходки; я на него совсем не злюсь. Уж я его и так и эдак, а он все за свое. Уж такая, видно, натура. Шутник!
— И тем не менее настоятельно прошу описать мне вашего друга.
— Ну что ж, друг так друг. Я и несправедлив к нему бывал, но все равно мы с ним товарищи. Если речь идет о долгах, так я готов написать отцу. Для себя, сами понимаете, мне ничего не надо, но вот для Горянщикова…
— Вернее всего ему помочь — это описать поподробнее.
— Ну, темные волосы. Бородка клинышком. Глаза, кажется, темные, широко посажены. Нос, можно сказать, выдающийся. Да, и еще бородавка на запястье — по-моему, на левом.
— Это все?
— Ой, совсем забыл! — Виргинский смешливо прыснул. — Он к тому же карлик!
Было видно, что собственная шутка его развеселила.
— Павел Петрович. Прошу вас, сядьте. Похоже, у меня для вас дурные вести. Дело в том, что не так давно в Петровском парке было обнаружено тело как раз с такими приметами.
— Как понять, тело?
— Красноречивые факты приводят меня к очевидному выводу: это было именно тело вашего друга. К тому ж и ту закладную обнаружили как раз при нем.
Виргинский, осев на край кровати, закрыл лицо руками.
— Но… как? — простонал он сквозь пальцы.
— Убийство, я полагаю.
— Боже мой! Нет, не может быть!
— Сожалею, но это так.
— Я предупреждал его! Сколько раз остерегал!
— Остерегали? От чего?
— Ему всегда нравится… точнее, нравилось, — исправился Виргинский, — ну, подшучивать. — Он взялся тереть себе глаза, словно пытаясь прогнать сон. — Он был любитель поразыгрывать, иной раз натурально на грани провокации. Я знал, что это добром не кончится.
— Понятно. А враги у него были? Недоброжелатели?
— Что вы! — Виргинский даже руками всплеснул. — Откуда! Хотя меня он иной раз прямо-таки доводил. Да так, что вот взял бы да придушил.
— Нам нужен кто-нибудь, кто опознал бы…
— У меня на это достаточно сил! — перебил Виргинский.
— Заранее соболезную.
Взгляд студента остановился на стопке книг. Он с отсутствующим видом погладил верхнюю, бюхнеровскую «Силу и материю». А потом отдернул руку так, будто обжегся.
— Но не из-за них же его убили? Закладная при нем — это, видно, случайное совпадение, не так ли?
Порфирий Петрович многозначительно промолчал.
— С вашей хозяйкой я условился, что улажу ваши долги. Этой суммы достаточно?
Он силой вдавил студенту в ладонь полусотенную.
— За что мне от вас такая милость?
— Потому что, мне кажется, вы достойны лучшей будущности. А вот нищета и голод, боюсь, способны привести вас к опасному безрассудству, о котором потом пришлось бы сожалеть.
— Откуда вы так хорошо знаете мою натуру? Ведь мы с вами едва знакомы.
— Мне не раз уж доводилось встречать молодых людей вроде вас.
— Скажите откровенно: вы подозреваете, что это я убил Горянщикова?
— Оговорюсь сразу: подле вашего друга был обнаружен еще один труп. Может статься, вы поможете нам опознать и его. Если это кто-то из знакомых Горянщикова, то, может, он был знаком и вам.
— Вот так, прямо сейчас взять и пойти?
— Если вы чувствуете в себе силы. По опыту скажу: лучше перестрадать все это как можно скорее.
Виргинский, коротко кивнув, поднялся было, но его тут же шатнуло в сторону; пришлось подхватывать. Случайно сблизившись со студентом лицом, Порфирий Петрович уловил все тот же запах духов, обративший на себя внимание еще при входе в каморку.
— А… некая Лиля вам, случайно, известна? — спросил внезапно Порфирий Петрович.
— Лиля???
— Ведь она заходила сюда? Причем, можно сказать, совсем недавно. Вы ведь с ней близки? Как друзья?
— Д-да… А вы ее тоже знаете? — растерянно и вместе с тем с горечью переспросил Виргинский.
— Не сказать чтобы близко, но в некотором смысле да. Хотя не в том, что вы думаете. Ее недавно приводили к нам на дознание.
— Она хороший человек!
— Я в этом уверен, — серьезно кивнул Порфирий Петрович, перекладывая стопку книг из руки в руку, чтобы правой сподручней было поддерживать Виргинского. При этом студент в таком положении передвигался как бы с неохотой — не то из упрямства, не то из принципа.
Унявшийся на время голод вновь дал о себе знать. Город, казалось, мечется вокруг в бессвязном танце. Сам снег покрывал все сущее будто саваном. Отныне так будет всегда. Голову слегка кружило. Должно быть, от голода. Хотя нет, не только от него. Что-то должно свершиться. И как, каким образом очутился он в этих тряских дрожках, рядом с этим престранного вида незнакомцем? Кругленький господин меж тем сосредоточенно закуривал папиросу.