Через неопределенный срок бесконечных странствий заблудший окончательно инженер посмотрел на часы. Подсвеченные цифры показывали ровно полночь. Стало быть, время следующего обхода. Ему же представлялось, он проплутал в лабиринте колючек целую вечность, и пора бы наступить утру. А прошло всего-навсего каких-то жалких пятьдесят минут. Яромир никуда больше идти не хотел. Задрав голову, он попытался выть на оскалившуюся желтым светом луну, но голос отказался ему служить, наружу вырвался только натужный хрип.
В этот же миг в зарослях репья раздался неприятно-тревожный шум. Не то чтобы через частокол плотно прижатых друг к дружке стеблей сорняка ломился, к примеру, буйвол или носорог, но это было определенно какое-то крупное животное. Главная мерзость заключалась в том, что приглушенный треск равномерно ломаемых колючек оставался единственно производимым в движении звуком. А вот само существо, направлявшееся в сторону Яромира, никак более о своем присутствии не сообщало. Не было ни тяжелой поступи, ни мерной дрожи земли, ни одышливого сопенья или, на худой конец, хотя бы хрюканья. Мягкие, бесшумные лапы прокладывали дорогу к растерявшемуся, испуганному теперь не на шутку заводскому сторожу. Вокруг Яромира повеяло нехорошим запахом, какой бывает в плохо убранных клетках передвижного зоопарка. На всякий случай он поднял фонарь, как бы для замаха, все же железяка, хотя в смысле оборонительного орудия весьма сомнительная.
Очень скоро к звуку сокрушаемого репья добавилось изображение. В прорехах между стволами сверкнули страшным, ярым блеском два ненавидящих желто-зеленых глаза. Яромир немедленно позабыл обо всем. О здравом смысле, о наставлениях председателя Волгодонского, о царапинах и обожженной спине. Несчастный инженер с оглушительными, раздирающими душу воплями кинулся напролом через сорные кусты-дерева. Молотил перед собой остатками фонаря, сбивая листья и колючки, не переставая при этом истошно кричать и призывать на помощь. Избитый негнущимися стволами, исцарапанный и безумный, он, после титанических усилий, продвинулся на очень жалкое расстояние. Зверь, прокладывавший себе дорогу куда стремительнее Яромира, приближался неумолимо, уже слышалось плотоядное, довольное урчание.
Инженер отчетливо понял вдруг, что это и есть его конец. Он остановился, судорожно сжал в кулаке стальное ушко фонаря и повернулся к выламывающемуся из зарослей чудовищу лицом. Взывать в безлюдные пространства не имело больше никакого смысла, оставалось только принять в неравном бою свою судьбу. Но помощь, как это ни удивительно, хотя удивляться в эти трагические минуты Яромир не был способен совершенно, к нему все же пришла.
Откуда-то сверху и сбоку налетела ястребиная белая тень и приземлилась, как Яромиру показалось, прямо на загривок смертоносного, охотящегося животного. Немедленно воздух наполнился отчаянным ревом и торжествующим визгом, мимо инженера, сшибая прочь репейники-небоскребы, будто сухие соломинки, прокатился клубок из двух сплетенных, остервенело грызущихся, воющих, царапающихся тел.
Яромир некоторое время безучастно наблюдал за борьбой своего неизвестного врага с не менее загадочным защитником, пока окончательно не пришел в себя. Теперь ему предстояло решить нелегкую дилемму. Или каким-то образом попытаться помочь правой стороне, сейчас рискующей ради него жизнью, или поступить благоразумно и бежать как можно дальше и скорее прочь от страшного места.
Бежать, однако, получалось подло, тем более что Яромир понятия не имел, куда именно. Заблудиться стоило каких-то секунд, и неизвестно еще, какая хрень будет поджидать его на пути. При сильном и храбром заступнике инженер чувствовал себя увереннее. Хотя непонятно было до сих пор, кто в схватке победит? Белая тень или желтоглазое чудовище? Если бы Яромир мог хоть что-нибудь сделать! Похвальное это желание словно бы возвратило ему способность к трезвому соображению, и даже более того, приоткрыло окошко внезапному озарению. А барабан-то! Барабан! Только недавно Волгодонский наставлял его в инструкциях. Коли увидишь опасность или какой непорядок, бери и стучи! Бери и стучи! — в подражание мэру дважды повторил про себя Яромир. Изо всех сил заколотил он в прохладную, звонкую, туго натянутую кожу инструмента-выручалочки. Дерущихся противников сразу же будто ошпарило крутым кипятком.
Желтоглазое чудовище, при дальнейшем рассмотрении оказавшееся обыкновенным тигром, что ничуть не умаляло его опасности для одинокого инженера, зафыркало, забило хвостом и с возмущенным мявом скрылось в порушенных кустах. Яромир остался наедине с белой тенью. Впрочем, Яромир признал и тень. Перед ним, насмешливо скалясь окровавленным ртом, кривлялся недавний его знакомец Хануман. Однако старые обиды нынче следовало позабыть.
— Спасибо, — единственно нашел что сказать Яромир белой обезьяне. И теперь не знал, как поступить: протянуть другу и спасителю руку для пожатия или попросту погладить животное по шерстке.
Хануман сам разрешил его сомнения, довольно, впрочем, забавным образом. Он повернулся к новому сторожу задом, приподнял пеструю юбочку, после чего оглушительно и вонюче пукнул несколько раз автоматной очередью. И тут же унесся в прыжке куда-то вверх. Яромир проводил шутника недобрым взглядом. Впрочем, взор его немедленно смягчился, ибо инженер узрел, наконец, в высоте желанную заводскую стену, до которой было рукой подать, причем по весьма удобной и просторной дорожке между рядами репейника, опять ставшими размеренно-аккуратными и никого более не теснившими. Чертыхаясь, Яромир выбрался наружу. Оказалось, возле пристройки-флигеля. Стало быть, где зашел, там и вышел. Удивительное дело, совершенно необъяснимое.
На рубероидной крыше флигеля, переливаясь жемчужной белизной в заходящем лунном свете, сидел Хануман. Теперь он внимательно смотрел на Яромира, рож не корчил, не пукал, не выкидывал непристойные фортели, не сочетал похабным образом различные части тела. Во взгляде его, тем не менее, доходчиво и без слов читалось следующее: «Что же ты, мудак такой, раньше не вспомнил про барабан!»
— Извините, я не хотел, — обратился к нему Яромир, повинно склонив голову. — Вы, безусловно, правы на сто процентов. Даже на сто пятьдесят. Мудак я и есть. Если угодно, готов публично этот факт признать.
И вдруг Хануман ему ответил. Вполне человеческим голосом, отчасти приятным для маломузыкального слуха. Хотя и с оттенком резкого вороньего карканья:
От шума битвы солнце лик свой скрыло,
Однако тьму луна не озарила,
И как птенцы, покинувшие гнезда,
По небу разбрелись испуганные звезды.
Яромир в нелепом изумлении продолжал взирать на замолчавшего Царя Обезьян, все еще отказываясь верить в то, что сейчас услышал. Разглядывание хвостатого собеседника оттого несколько затянулось и выглядело теперь неучтивым. Яромир спросил первое, что пришло на ум:
— Простите, это ваши стихи?
Хануман презрительно сощурился, но все-таки соизволил пояснить:
— У Чэн-Энь, шестнадцатый век по христианскому исчислению.
После он демонстративно отвернулся, выпрямился во весь рост, несколько раз подпрыгнул на крыше, изобразив нечто похожее на русскую плясовую, потом стремительно перекувыркнулся в воздухе, сделав двойное сальто. Затем Хануман с громким гиканьем взмыл ввысь, широко раскинув лапы, и с задорным смехом свалился в буйные заросли репейникового огорода. В них и исчез.