Маленькие твари, размером не превосходящие кошку, явно были настроены на всевозможные бесчинства. Но и разнородная толпа отнюдь не впала в панику, даже напротив, мгновенно сорганизовавшись, заняла круговую оборону. В шкодливых приматов полетели пластиковые стаканы, бутылки из-под пепси-колы и напитка «Буратино», некоторые дамы, вооружившись туфлей, пошли в наступление, нещадно раздавая шлепки визжащим, кривляющимся проказникам.
В руках завклубом Лубянкова появилась, невесть откуда, целая стопка черных шелковых цилиндров, Большой Крыс, со свирепым выражением на пергаментном лице, посылал по очереди элегантные уборы в обезьян, оккупировавших люстры. Один из цилиндров загорелся от свечи, на головы сражавшихся посыпались хлопья горевшей саржевой подкладки. Макаки (или бабуины, кто их разберет) не отставали, осыпали осаждавших кусками штукатурки, плевками и собственными какашками. Разгорелся натуральный «бой в Крыму», а благодаря чадящему цилиндру, дыма тоже было довольно.
В толчее и суете инженер потерял Майю из виду. Хотя мог поклясться, что еще минуту назад сжимал девушку в крепких объятиях, желая защитить от летящего сверху и со всех сторон паскудства. Сражение и не думало утихать, наоборот, обезьянье вторжение продолжалось, в двери «Ротонды» проникала стая за стаей, разумные собратья теряли свои позиции, особо нахальная четверка макак уже тащила прочь сорванный с ножки микрофон, не обращая внимания на Лубянкова с его никчемными цилиндрами. К Яромиру подскочил взмыленный Ахмет Меркулович: один вызолоченный погон оторван с мясом, на витых шнурах аксельбанта налипли остатки плохо счищенных экскрементов.
— Чего же вы ждете, батенька! — возопил Волгодонский и что есть сил пихнул инженера в плечо. — Стучите! Стучите в барабан! Да поскорее! Не то Ханумановы стервецы все здесь порушат! — И, на сей раз обращаясь к разъяренным гражданам вверенного его попечению града, закричал во всю глотку: — Только без членовредительства! Умоляю, без членовредительства! Иначе, вы меня знаете!
Градоначальнику немедленно ответило несколько хамских голосов:
— Да пошел ты… сам травлю запретил, а еще поучает!
— Знаем, знаем! Как облупленного, ишь, нагрел ежа голым задом!
— Ахметка, лучше уйди! А то и тебе по шее ненароком!..
Проигрывающие битву жители города Дорог сдаваться никак не собирались, кажется, происходящее доставляло им даже некоторое удовольствие, по крайней мере, служило если не даровой потехой, то все же отчасти развлекательным времяпровождением.
— У меня нет барабана. В смысле, он есть, но не при мне, к сожалению, — стал оправдываться перед председателем инженер, он как раз попал под перекрестный огонь из пластиковых бутылок, потому отвечать приходилось, уклоняясь от свистящих над головой предметов.
— Как же вы этак-то, батенька мой драгоценный! Ведь на танцы шли! Да-с, на танцы, не куда-нибудь! — заохал Волгодонский, тоже исполняя одновременно движения, напоминавшие русскую плясовую вприсядку.
— В моих обязанностях сторожа не прописана опека над танцевальными мероприятиями! — с негодованием прокричал муниципальному председателю на ухо Яромир (только сейчас сообразив: с какой стати на него взвалили надзор за порядком в общественных местах!). — И вообще, если так сильно нужен барабан, возьмите любой у Матрены! Вон их сколько!
— Что за ерунду вы несете? — изумился Волгодонский, одна из бутылей попала ему по макушке, мэр болезненно скривился. — Нужен-то не простой барабан, а «лукавая грамота»! Непременно «лукавая грамота»!
— Хоть НЛО! А на «нет» и суда нет! — парировал Яромир, пререкаться с градоначальником ему было даже забавно. — Чего вы мучаетесь? Окатите их из пожарного шланга и всех делов! Пожарный шланг у вас, надеюсь, имеется?
— Имеется, а как же! — воодушевился Ахмет Меркулович и вдруг полез к Яромиру лобызаться: — Ах, ведь никто до вас ни разу не сообразил! Нет, никто не сообразил! Батенька вы мой, бесценный, яхонтовый!
Спустя минут, может, пять Яромир, а с ним заодно еще целая бригада добровольцев, развернули брезентовую кишку, смурной бас-гитарист отвернул чугунный заржавевший кран. В танцевальную залу ударила тяжкая струя мутной желтой воды. И началось вовсе невообразимое. Ревущий поток смыл остатки субботнего праздника, содрал с колонн покрывала золотой фольги, сбил с ног воинствующий строй защитников, проложив в толпе аккуратную просеку: дамы и кавалеры унесены были стихией, многие с неприлично и потешно задранными кверху ногами, будто бы ребятишки на водяных горках. Дошло дело и до обезьян. С возмущенными взвизгиваниями макаки, словно перезрелые виноградины, осыпались с карнизов мокрыми комочками шерсти, их тоже уносила пожарная река, те, что еще только намеревались проникнуть внутрь залы, благоразумно повернули обратно, в темноте таяли во множестве белоснежные, загнутые бубликом хвосты незваных гостей.
Пробуждение на следующее, воскресное, утро было для инженера тяжким. Болели кости, от перетаскивания пожарной кишки, стонала голова — это от пивных излишеств, в горле верблюжьими колючками вызревала простуда. Бабка Матрена, едва лишь взглянув на постояльца, огорченно заохала, заахала, побежала заваривать спасительный чай.
— Истинная благодать, милок! От любой хворобы, и как рукой снимет! Давеча в свиное корыто, да полбадьи — у хряка Мавритана и парша сошла! — убеждала его хлопотливая бабка.
Сравнение с хряком, как и бестактное упоминание о корыте, Яромир пропустил мимо ушей, его волновало другое:
— Неужто и похмелье ваш чаек лечит?
— Лечит, лечит! И похмелье, и прострел! И детский энурез, но тебе, милок, это, слава богу, без нужды! — Бабка уже наливала колдовской заварки в глубокую фарфоровую чашку с приятными розочками на боках. Одновременно выпроводила из комнаты закутанную ныне в бирюзовую кисею сестру Нюшку, пожелавшую выразить инженеру кипящее страстью восхищение по поводу вчерашнего геройского поведения в клубе.
Инженер отпил из кружки, потом принялся за пышущие жаром сырники с изюмом, в сливовой подливке, странным образом материализовавшиеся подле на скатерти и уложенные аккуратным колодцем на дне деревянной, расписанной под хохлому, миске. Жадно и с чавканьем уговорил пяток штук, влил в себя остатки благоухающего разнообразно сказочного чая, взбодрился, ощутил явственный прилив телесных соков и решил прогуляться для полного выздоровления.
Естественно и последовательно ноги его привели на неминуемую площадь имени деятеля Канцурова. Чайная «Эрмитаж» стояла закрытая, отражая мертвый свет всеми четырьмя витринными окнами, зато полыхал изнутри электрическими лучами муниципальный особняк напротив. У плетня «жалоб и предложений» толпился жаждущий правды народ, одолевавший агрессивными требованиями примостившегося в печали на завалинке градоначальника Волгодонского. Рядом, у каретного подъезда, пыхтел вонючим дизелем самый что ни на есть обычный молоковоз, с облезлой цистерной и не умытой от грязи водительской кабиной. Собственно шофер этого полезного транспортного средства копошился тут же, под откинутым крокодильим капотом, из заднего кармана его обвислых штанов уныло выглядывала крестовая отвертка. К нему-то Яромир и решил обратиться за объяснениями. Водитель молочного фургона вдруг показался инженеру чуть ли не родным по крови человеком: настолько отвык он за прошедшие всего-то несколько дней от нормальных в любом ином месте разговоров и отношений, что Яромира взяла даже и тоска. Он подошел и демонстративно-солидарно заглянул, пристроившись рядом с шофером, в звериную пасть чихавшей мотором машины.