— Я вижу, вы вполне в себе. Это хорошо. Ибо ответ на ваш вопрос не содержит ничего сверхъестественного. Хотя и затрагивает материи сугубо метафизические… Вафлю передайте, пожалуйста, — попросил Митенька как бы мимоходом, после продолжил с набитым ртом: — Ф-се, ч-што фы ф-идели, и есть ф-еконст-фукция. — Он наскоро прожевал и извинился: — Простите, люблю именно лимонные. Моя слабость, знаете ли.
— Я услышал необходимое. Эти рукописи и есть пресловутые реконструкции. Но реконструкции чего, смею спросить? — поторопил Яромир почтмейстера. Время близилось к семи часам, и пропустить похороны Майи он не собирался даже ради всех сокровенных истин на свете.
— Видите ли. Проживая на данный временной отрезок в реалиях, так сказать, универсальных, я предпринял попытку восстановления. Точнее, я спросил себя, а чтобы совершили, написали или сотворили в будущем значительные персоны, трудившиеся на ниве литературной и философской мысли? Если бы, конечно, их жизненный путь имел долгое продолжение в веках? К чему бы они пришли в итоге, перед тем как их утомило здешнее существование и они добровольно захотели бы отправиться в мир иной?
— То есть, Диоген выбрал бы обиталищем московскую Царь-пушку и даже оставил потомкам мемуары по этому поводу? — пошутил было Яромир, хотя в действительности смеяться ему вовсе не хотелось.
— Скорее всего. По крайней мере, с точки зрения метафизической целостности его личности, очень вероятно. К примеру, из Михаила Юрьевича, при кажущейся меланхолической потусторонности, вышел бы в конце пути лихой бретер. Если бы роковая пуля Мартынова просвистела мимо, то век бы стоять ему у барьера и получать удовольствие. Со стихами и прозой он завязал бы определенно, я вам гарантирую. А лет, этак, через пятьдесят явил бы книжицу — незаменимое руководство для начинающего дуэлянта. Но вскоре помер бы от разочарования — поединки к началу нашего времени совершенно изжили себя. — Ермолаев-Белецкий удовлетворенно хмыкнул. — Моя работа несет втайне и назидательный смысл. Я завершаю то, на что самим зачинателям не было отпущено времени. Да и не могло быть отпущено.
Что же, благородной души прекрасные порывы. С Ермолаева-Белецкого станется — окучивать грядку с марсианскими одуванчиками и делать из них вино. Несомненно, он тоже нашел свое призвание, пусть в неожиданном месте и в не слишком подходящее время. Когда сроки уже на исходе. Но Яромира больше волновало другое:
— Скажите, Митя, реконструкции, произведенные вами в отношении Антона Павловича Чехова, открылись сами собой? Или в них изрядная доля нарочного вымысла? Дело не в недоверии к вам лично — ответ очень важен для меня.
— Я ведь объяснял уже. — Ермолаев-Белецкий поморщился, будто и от легкой обиды, но, видно, понял: вопрошали его о вещах, безусловно, наизначительнейших. — Вероятные линии будущего почерпнуты мной исключительно из универсальности здешнего мира, хотя некоторые детали я получал порой по переписке. Но все равно, от корреспондентов, проживавших в городах, подобных нашему. Поэтому, с большой долей уверенности, могу утверждать — да, реконструкции грядущих заключительных трудов Антона Павловича взяты мной не из головы.
— А вам не кажется странным, что речь в одном из рассказов идет о городе Дорог? Хотя Чехов наверняка никогда в здешних пределах не бывал? — задал Яромир решающий вопрос.
— Понятия не имею, о чем там идет речь. Я воссоздаю личность, а не обстоятельства места. Может, Антон Павлович в апофеозе своей жизни и пришел бы в наш град, и может, написал бы то, что написал за него я. — Ермолаев-Белецкий раздраженно отодвинул от себя пустой карандашный стакан. — Если вам сгодится на кой-нибудь ляд моя пачкотня, отлично! Я готов признать некоторое оправдание собственным стараниям, и, стало быть, рабочие часы потрачены не впустую. Но учтите! Я не справочная Господа Бога или Вселенского Устроительного Разума. Нашли нечто для себя полезное, так пользуйтесь! Или сберегите и несите дальше. Однако не пытайте меня, зачем и для чего ВАМ это нужно!
Яромир отвечать не захотел, отнюдь не потому, что сказать было нечего. И то правда, с какой стати морочить голову человеку, к его заботам причастному лишь косвенно? Поэтому следующую реплику господин заводской сторож произнес на отвлеченную тему:
— Удивительное дело — Доктор сбежал сразу же, едва в городе пошел снег. Вы не находите?
— Не нахожу, — отчего-то сквозь зубы, точнее сквозь «моржовые» усы, ответил ему Ермолаев-Белецкий. — Удивительно не то, что Доктор сбежал, это как раз понятно. Удивительно, что вы остались.
— А разве был иной вариант? — искренне недопонял Яромир.
— Простодушие порой опасная черта, — по-прежнему нелюбезно сказал почтмейстер… И вдруг выпалил неожиданное: — Собственно, какого черта вы остались?
— То есть… Что значит, какого черта? Я, знаете ли, не привык — натворил делов и в кусты. — Яромир несколько повысил голос, даже привстал с подушки.
— Да сядьте, бога ради! Тоже мне, Аника-воин. Не вы натворили делов! Не вы! Науськали вас, как дворового пса на кость. А кость-то чужая! Главный виновник торжества давно фью-ють, только его и видали! — Ермолаев-Белецкий в сердцах шваркнул деревянной карандашницей о пол, увесистая посудина раскололась аккурат надвое, будто мир расщепился в основе своей на Ян и Инь.
— Вы сейчас заведете знакомую мне песню об Иване-дураке? Напрасно, без вас знаю, кто я есть такой, — устало произнес господин заводской сторож, одновременно потирая обеими ладонями виски.
— Откуда подобные глупости? Плюньте в глаза тому, кто вам это внушил. — Митя с долей сомнения оглядел служебное помещение, будто пытался найти незнакомого и притаившегося вредного советчика.
— Как же, плюнь! Это Корчмарю, что ли? Вы вообще знаете, кто он такой?
— Знаю, — коротко и злобно бросил в ответ Митенька.
— А говорите, плюнь! Мне раньше срока на тот свет не слишком охота, тем более без очевидной пользы людям и себе, — огрызнулся Яромир, но тут же пожалел — Ермолаев-Белецкий ни при чем.
— Именно теперь готов подписаться под каждым сказанным мною словом! — Митя никак не среагировал на очевидную грубость и продолжал: — Корчмарю первому на руку, чтоб вы остались. Иначе, кто же чужие грехи станет замаливать? Вы поймите, местные виноваты не меньше вашего, а, пожалуй, даже более того! И Корчмарь в главную очередь. Ведь Доктор пил и ел под самым его носом. Слова произносил, а тот слушал… В городе Дорог такая же российская дурь, как и везде. Проморгали, просмотрели, ну уж после драки давай кулаками махать! Нашли крайнего, повесили на него постороннюю ношу, неподъемную, между прочим, и ждут, что выйдет. Стрелочник вы, а не Иван-дурак. Оттого вас жалко.
— Может, и стрелочник, — в глубокой задумчивости, словно бы эхом отозвался Яромир.
Помолчал, сколько требовалось — Ермолаев-Белецкий его ничуть не торопил. Потом господин сторож озвучил родившуюся мысль:
— Всякое слово в строку. Стрелочнику где место? То-то и оно. Нужно мне к Двудомному. Непременно нужно.