– Аида, Аидочка! Какое несчастье произошло! Это как раз в то время, когда мы с тобой вчера… Родриго умер. Прямо на ковре. От сердечного приступа. Боже мой, боже мой! – она причитала в трубку, но не было у нее уже ни вчерашнего волнения, ни запала, и она сама слышала себя и свою фальшивость.
Аида это тоже услышала, и кто знает, что поняла. Но сказала только:
– Не звони мне, пожалуйста. Лучше никогда, – но дать отбой не успела.
– Пожалуйста, пожалуйста! В последний раз! Только теперь спаси меня, всего на несколько дней, возьми к себе, я даже заговаривать с тобой не буду, а потом тихо уйду! Я умоляю! – вот это уже вышло сильно и искренно. Инга это поняла, когда Аида задержалась ее выслушать.
– Хорошо, в последний раз! – ответила ей Аида, и не холодно даже, а так, как, наверное, разговаривают на корабле пришельцев с грустными и больными монстрами. – Я сама за тобой приеду. Жди.
Инга и села ждать. Прямо на тот самый злополучный чемодан, который так и не удалось унести прочь из этого дома. Не удалось и на сей раз.
Она сидела тихо, как пригорюнившаяся мышка. Зачем-то повязала голову платком, пестрым, нарядным, но еще более делающим ее похожей на несчастную деревенскую бабу, с тоской ждущей пьяного мужика на сельской ярмарке у царева кабака. Волосы она подобрала совсем, и только синие ее глаза скрадывали вместе с цветистостью убора гладкую бледность ее лица. А тут как раз с улицы вошли двое. И уставились на нее, удивившись немедленно, что она делает на чемодане в холле. Никого из двоих вошедших она не знала и не видела, а вот третьего, вступившего за ними чуть после, узнала сразу. Это поверенный адвокат ее покойного мужа, мистер Хатчесон, спокойный и такой же нудный снаружи, как и внутри. Зато, в отличие от многих иных законников, вовсе не ехидна. Этот мистер Хатчесон первым и кинулся к ней.
– Миссис Рамирес, господи, что вы делаете здесь? Почему это? Зачем чемодан?
– Я сейчас уеду, уже скоро, – ответила Инга, не вставая, – за мной придет одна подруга.
– Но зачем? Отчего? Вас кто-то обидел? – продолжал беспокоиться мистер Хатчесон, пытаясь поднять Ингу с ее неуместного сиденья.
– Нет, никто. Но все равно когда, сегодня или завтра. Вдруг сеньору Фелиппе не понравится, что я еще тут, – Инга встала сама и говорила это, уже глядя прямо на мистера Хатчесона.
– Она что, ничего не знает? – спросил один из незнакомцев. И Инга вдруг увидела, что от этого вопроса ему стало отчего-то хорошо.
– Видимо, нет, – сказал мистер Хатчесон, – бедняжка из России, а у них там мало считаются с женщинами. Ей, наверное, и в голову не пришло, что с ней могут честно поступить.
Незнакомцы с готовностью и даже утешительно закивали в такт друг другу квадратными подбородками, и вид у них стал совсем уж довольным. А мистер Хатчесон сказал теперь уже исключительно Инге:
– Дорогая моя миссис Рамирес, не беспокойтесь ни о чем. Это люди из полиции, но я, ваш адвокат, конечно, ничего лишнего не позволю. Тем более теперь, когда все и так ясно.
– Ничего. Я понимаю. Так, наверное, надо, – мирно согласилась с ним Инга. Она поняла только, что сейчас на ее глазах разыгрывается некий спектакль, смысла которого она до конца не разумеет, и ей лучше со всем соглашаться просто и безропотно.
– Дело, видите ли, в том… – начал главное мистер Хатчесон, но не договорил.
Теперь с улицы в открытый дом вошла Аида. И теперь же она показалась Инге лишней здесь совершенно, и она пожалела, что так скоро вызвала подругу. Впрочем, подругу ли?
– А это мисс Аида Сейфулина, – представила вошедшую Инга, сильно сомневаясь, что кто-то из присутствующих сможет не то что выговорить, а и запомнить такое заковыристое для местного американца имечко. – Я вам говорила, мистер Хатчесон, что за мной приедет подруга. Я ведь не в курсе совсем, могу ли я временно взять машину. Я не очень знаю закон.
А вот при этих словах, произнесенных Ингой на голой интуиции даже без осмысления, мистер Хатчесон принял позу Отца Основателя, собирающегося зачитать «Декларацию независимости» собранию фермеров, и изрек с Соломоновым достоинством:
– Миссис Рамирес, вам никуда не нужно уезжать. И более того, любую машину из здешнего гаража вы можете взять без всякого спроса. Потому что и дом, и все его содержимое – ВАШЕ! И оставлено вам по завещанию моего друга, мистера Рамиреса.
Инга в молчаливом изумлении села обратно на чемодан. Если полицейским дознавателям и нужно было еще какое-то подтверждение ее абсолютной невиновности в смерти мужа и бескорыстном ее чувстве к покойному, то вот сейчас опытные физиогномисты это подтверждение безусловно получили. Они еще про что-то незначительное говорили недолго с адвокатом, но очень скоро ушли, а саму Ингу не стали расспрашивать вовсе ни о чем. Она же тем временем плакала на своем сундуке тихими слезами, естественной разрядкой послужившими для ее издерганных и загнанных нервов.
Сам мистер Хатчесон не стал ее утешать, видимо полагая себя малым знатоком способов женского успокоения, а препоручил заботам Аиды, все это время промолчавшей в панцире ледяной отрешенности. И только когда мистер Хатчесон ушел совсем, Аида заговорила, и звуки, которые резко, словно стрижи в полете из гнезда, срывались с ее губ, полны были то ли ужасного отвращения, то ли отвратительного ужаса:
– Я так полагаю, миссис Рамирес, я вам более ни на что не нужна? Отлично. Тогда прощайте совсем.
И Аида вышла прочь, бежала, как из чумного дома. Но Инга ни одной попытки не сделала и жеста даже, чтобы ее удержать. Безнадежно это, да и зачем теперь?
Лос-Анджелес. Силверлейк. Август 1995 г.
Дело ее подходило к концу. Без страха и угрызений совести оставалось завершить его последний, аккордный этап. Инга теперь и удивлялась, как же просто ей далось и такое решение, и само исполнение задуманной ею аферы. Ни разу еще за обе свои жизни, впрочем, ей не было так легко. Что же, негодяю негодяево. А чувствовать себя совсем мерзавкой оказалось даже хорошо. Значит, она отныне негодяйка. И все от нее отвернулись. Все, то есть, честные люди. А иначе, одна Аида. А другие просто не знают, и их, стало быть, можно обманывать и дальше. Словно она чугунные вериги сбросила с тела, так отпали от нее обветшавшие порядочные принципы и правила о том, что делать должно и похвально, и о том, что нельзя сметь никому. Это ощущение, подобное полному освобождению от оков, кажется, и ожидалось ею именно все последние годы, и может, в полном падении и заключалась тайна ее счастья и свободы. Инга и уверена сейчас была в этом.
В доме на Вейверли Драйв она бы все равно не осталась. И смерть Родриго ничего тут не смогла бы поменять. Дом ей не нравился своей вычурностью и яркостью цветов и был как бы весь с чужого плеча, а донашивать за кем-то вещь, пусть и в безупречном состоянии, она никак не желала. Сначала у нее появились надежды, что дом выкупит у нее Фелиппе в память об отце. Но старший и с сего момента полноправный сеньор Рамирес даже слушать о том не пожелал, хотя мог сделать выгодное для себя приобретение. Он и без того крайне угнетен был наследством в виде «Экспакс Лимитед», и эту компанию по воле отца он не мог продать, ни единой акции, а только управлять в качестве душеприказчика и передать далее детям после своей смерти. А уж внуки пусть поступают как хотят. Может, у них голова окажется на своем месте.