— Этот я в мэрии стырила! Мэр небось до сих пор слезы льет! Этот из бухгалтерии Минздрава, белый цветущий — из собеса, а вот тот лысенький — из инвалидной комиссии! — хвасталась Бабаня.
И радовалась великой радостью капусты, которую поливают.
— Ты боишься? Ну скажи правду! — спросила Ирка после того, как Бабаня ухитрилась скормить ей вторую за вечер говяжью котлету. Котлета была таких размеров, что, если пришить к ней лапки, получилась бы приличная крыса.
— Нет, это ты боишься! Ты всего боишься! — задиристо ответила Бабаня.
— А ты?
— А я всего не боюсь и просто надеюсь. На лучшее или хоть на что-нибудь!
Ирка подумала, что отныне это будет ее девизом. Просидев у Бабани до десяти, она поцеловала ее, вернулась в «Сокольники» и легла спать. Ночь прошла нормально, но вот под утро…
…Багров вскрикнул. Чьи-то зубы впились ему в руку выше локтя.
— Кто это? Что ты делаешь? Ира! Больно же!
Он оттолкнул ее. С секунду Ирка стояла с безумным видом, потом выплюнула кожу. Его, Багрова, кожу! Губы у нее были в крови.
— С ума сошла? Ты выгрызла мне кусок мышцы!
— Не знаю, что со мной. Правда не знаю… Прости!
Ирка дрожала. На мгновение она прижалась лбом к плечу Матвея, потом метнулась к крану и, причитая, стала полоскать рот.
— Ты же шутила про это… Совсем недавно! — сказал Багров медленно.
— Так бывает. Человек навязчиво шутит про что-то определенное, а потом его заклинивает, — сказала Ирка.
Она забралась в гамак и повернулась лицом к стене. Матвей подошел к кровати и откинул подушку, под которой была спрятана шкатулка. На крышке кривлялись деревянные человечки. Багров едва сдержался, чтобы не ударить по ней палашом. А ведь не придерешься! Что просил, то и получил. Зуб-то и правда новый, с отменными режущими качествами.
— Знаешь, что. Отдай мне Камень Пути! — внезапно потребовал Багров.
— Зачем? — спросила Ирка.
— Он же мой.
У Ирки не было сил спорить:
— Хорошо, возьми. Он там! Синяя такая… с карманами… — ее рука вяло махнула в сторону шкафа.
Джинсовая куртка пахла давно умершим костром. Из кармана вытряхнулись забытые ключи, несколько икеевских карандашей, и, наконец, обнаружился Камень Пути, засыпанный отсыревшими крошками и трухой скомканных магазинных чеков. Багров стиснул его пальцами. Страх исчез, отпали сомнения. Матвей ощутил давно забытую радость ясности и простоты.
— Ты же хотела его спрятать! — крикнул он Ирке.
— Я и спрятала. В карман. У меня сильное ощущение, что Камень Пути нельзя украсть. То есть можно, но глобально нельзя. Странно, что ты вспомнил о нем сейчас.
Матвей поднес Камень Пути к груди. Чужое сердце отозвалось болью, а Камень Пути вдруг вздрогнул у него в ладони, точно он и был сердцем.
— Я хочу, чтобы он снова был у меня тут, — сказал Багров.
Ирка обернулась и посмотрела на него. Она все еще лежала в гамаке, но уже начинала раскачиваться, легонько отталкиваясь пальцами от стены.
— Кого мы можем попросить его вставить?
— Может, Мамзелькину?
— Очень смешно, — сказала Ирка и снова выцвела голосом и настроением.
Багров пожалел о своей ошибке:
— Прости!
— Это ты прости, что я тебя укусила.
Матвей примирительно качнул гамак. Когда слишком долго просишь прощения — это уже к новой ссоре.
— Это я виноват.
— Почему?
— Да так… дурак потому что!
Боль от укуса то отпускала его немного, то вновь вгрызалась. Самое досадное, что рана не желала затягиваться с помощью магии, хотя он пробовал уже дважды.
— Значит, пису пис? — спросил Матвей.
— Нет, вору вор! Хорошо, пусть будет пису пис! Полежу немного, ладно? — Ирка закрыла глаза.
Матвей качал гамак все тише и тише, пока она не уснула. Тогда он укрыл ее пледом, оделся, сунул во внутренний карман Камень Пути и по канату соскользнул на кучу листьев. К ближайшему дереву цепью был пристегнут велосипед «Салют», который использовали для передвижений по парку рабочие «Сокольников», а однажды почему-то про него забыли.
— Как можно было бросить велосипед? — помнится, удивилась Ирка.
— Вот и я говорю: как? — согласился с ней Матвей и незаметно вытер с седла склеротическую руну.
«Салют» был древний надежный велосипед, произведенный в то время, когда с вещей не брали тайное обязательство через три года ломаться, а через пять — рассыпаться в прах. Несколько раз перекрашен, но все равно кое-где краска сбита и видна ржавчина. Спицы обмотаны разноцветной проволокой. Одна педаль еще советская, со светоотражателем, вместо другой торчит штырек. Звонок новый, китайский, в форме дудки. Если по дудке бьешь сильно — она молчит, но когда случайно подпрыгнешь на колдобине, то мамы с колясками сигают через кусты, как белки, считая, что началась война и где-то в бомбоубежище сработала сирена.
Матвей сел на велосипед и быстро поехал к метро. Он уже опять сомневался в том, что задумал. Камень Пути, раскачиваясь вместе с карманом, то касался его кожи, то отодвигался от нее, и потому решимость, которую испытывал Багров, то вспыхивала, то гасла.
Временами Матвей задирал голову. В небе творилось нечто невообразимое. Все мелькало и металось, как в барабане стиральной машины. Три армии туч — серых, черных и белых — сошлись в решающем бою. Вот в атаку идет кавалерия серых. Вспарывает ровный строй белых, но увязает в нем и, теснимая, откатывается назад, бросая убитых и раненых. А снизу ее уже атакуют плотные черные тучи, похожие на колесницы с серповидными ножами.
Запахи обострились, проступили явственно, а потом вдруг хлынул дождь, но не здесь, а в кварталах за «Сокольниками», там, где желтые дома утопали летом в тополином пуху. И оттуда уже большая взлохмаченная туча, составленная из отдельных сизых клочков, поползла на северо-восток. Она была похожа на овечье стадо. Ветер, наскакивая по бокам, путал ее, как пес, сбивая в кучу.
Багров мчался на велосипеде, часто оглядываясь. Дождь настигал его. Он был близко, за спиной. За ним было уже все черно. Наконец наступил момент, когда первая тяжелая капля ударила Матвея в шею и скользнула по позвоночнику. Он успел ощутить ее холод, как и холод еще нескольких капель, когда вдруг туча настигла его и за какую-то минуту вымочила так что квакало даже и в носках.
Велосипед Матвей приковал у метро. Под крышей круглого павильона стояли еще сухие люди и трусливо смотрели на Багрова, который, ничего больше не боясь, возился с замком и цепью. Временами то один, то другой, отчаявшись ждать, нахлобучивал на голову хлипкий пакетик и бросался под сбегавшие с жестяной крыши струи. Закончив с велосипедом, Матвей уверенно пошел в метро, оставляя за собой длинный след стекающей воды. Сырость уже начинала ему надоедать. У турникетов Багров не отказал себе в удовольствии повысить температуру тела до сорока двух градусов. Выше не рискнул, чтобы кровь не начала сворачиваться, а клетки распадаться. Голова сразу закружилась от жара, а от быстро просыхающей одежды стал подниматься белый пар.