– Я кое-что нашел.
Прежде чем эта фраза была произнесена полностью, Гриффин уронил руку, лежавшую на плече Гвин, и зашагал к нему. Она, обескураженная, смотрела ему вслед. Внезапно на верхней ступеньке лестницы Гриффин обернулся, будто только что вспомнил о ней.
– Чего ты хотела, Гвин? Это может подождать? Она неловко кивнула:
– Конечно.
Гриффин и Александр поспешили вниз по лестнице. Ноги у нее ослабли, и она прислонилась к амбразуре, гадая, следует ли ей чувствовать себя покинутой или спасенной.
Она размышляла и пыталась угадать, что они нашли. Нечто такое, что не хотели показывать ей.
Оба мужчины смотрели на маленькую шкатулку почти благоговейно.
– Ты нашел ее среди своих вещей?
– Среди твоих, Язычник, – ответил Алекс. – Эрве снял ее с седла Нуара, когда в сентябре пошлого года тебя захватили в плен, после того как ты оставил Гвиневру возле аббатства. Эрве увез это в Нормандию и отдал Эдмунду, твоему оруженосцу, чтобы он упаковал ее вместе с остальными вещами…
Гриффину не требовалось, чтобы Алекс продолжал: было ясно, что он собирается сказать – эта шкатулка должна была содержать третий и последний ключ к разгадке. Где еще Жонесс де л’Ами мог хранить столь ценную вещь, кроме как в шкатулке, к которой сам относился благоговейно?
Гриффин пристально вглядывался в нее. Уже несколько недель он снова и снова обыскивал замок, хотя и не знал, что именно следует искать. Это граничило с наваждением.
А теперь перед ним была небольшая шкатулка. Она стояла в центре стола. Небольшую, ее легко было скрыть, и она манила, как сирена манит моряков на скалы.
Они с Алексом смотрели друг на друга поверх ее крышки, Потом Гриффин потянул ее к себе и провел пальцами по железной защелке. Шкатулка открылась.
– Она не заперта, – сказал Гриффин невыразительным голосом. – Неужто такая вещь может быть не заперта?
Казалось, его зрение прояснилось. Теперь все вокруг засверкало богатыми яркими красками. Вещи обрели четкие очертания. Остальная же часть комнаты; та, что была вне пределов его пристального внимания, потускнела до белизны и стала ничем. Мир будто просачивался сквозь тонкую, как пергамент, воронку, в центре которой оказалась шкатулка.
Когда Гриффин поднимал резную крышку, сердце в его груди билось сильно и громко. Алекс выдохнул. Крышка легко поднялась – петли ее были смазаны маслом. Гриффин заглянул внутрь.
Целая шкатулка писем. Как и говорила Гвиневра.
И никакого третьего ключа.
В нем поднялась волна ярости. Возникло ощущение, будто все когда-то снедавшие его чувства вновь ожили.
– Проклятие!
Гриффин сделал глубокий вдох, чтобы умерить сердцебиение. Ладони он держал на бедрах и выглядел обманчиво спокойным, пока Алекс шагал по комнате и бранился. Потом Александр повернулся к Гриффину.
– Это не то, – сказал он сдавленным голосом. – Не та шкатулка!
Гриффин и сам не понимал своих чувств. Чувствовал ли он себя разбитым, испытывал ли облегчение, пришел ли в ярость – все эти чувства бурлили в нем, грозя вырваться на поверхность.
– Ты ведь никогда не видел ту шкатулку, Алекс? – спросил он.
Алекс покачал головой:
– Нет. Наследники получают ее во время инициации, когда становятся подлинными Хранителями. И на церемонии при каждом бывает его Наблюдатель.
Гриффин посмотрел вверх. Сквозь не прикрытые ставнями окна струился пурпурно-серый свет и холодный вечерний воздух. Алекс стоял возле незажженной жаровни, скрестив руки на груди и не спуская взгляда со шкатулки на столе.
– Значит, я лишал вас этого все долгие годы, Алекс? – сказал Гриффин. – Отказываясь принять свою судьбу, я и вам не давал возможности увидеть святыню?
Во взгляде Алекса, теперь устремленном на него, что-то сверкнуло, но он только покачал головой.
– Твой отец не позволял тренировать тебя, Гриффин. Это не было твоей задачей. Тебе надо было вручить шкатулку, но он не хотел, чтобы ты прошел всю науку после того, как покинул Англию.
Гриффин кивнул, продолжая осмысливать то, что узнал.
– Значит, эта шкатулка могла содержать святыню, – сказал он после минутного раздумья, – и ты мог не знать об этом?
– Я думал, что это она, – неохотно и печально проговорил Александр.
Несколько долгих минут они смотрели на шкатулку. В сознании Гриффина все еще метались обрывки мыслей и чувств, как щепки разбитого судна после бури. Смущение. Решимость. Гнев.
Самым сильным чувством, оставшимся в результате, был гнев. Гнев против отца.
Его потрясла причина этого гнева: он рассердился, потому что отец не захотел обучить его.
– А теперь, Алекс? – спросил он тупо. – Что мне делать теперь?
– Почему бы тебе не прочесть письма?
Гриффин рассмеялся, и это облегчило его душу. Так и должно было быть между Алексом и им. Товарищество, смех, дружба. Но теперь, когда они заговорили о сокровище, все изменилось.
– Значит, таково твое руководство? Я и сам должен был подумать об этом.
Алекс улыбнулся:
– Я никогда не утверждал, что я самый умный Наблюдатель, но…
– Я застрял с тобой и топчусь на одном месте, – закончил Гриффин их старую привычную шутку.
Алекс усмехнулся. Они оба вдруг посерьезнели, и Алекс указал жестом на свитки пергамента.
– Так что в них?
– Гвиневра сказала, что это переписка ее родителей, когда де л’Ами был в крестовом походе.
Гриффин взял в руки один и развернул его. Его огрубевшие пальцы оставляли царапины на пергаменте.
«Моя бесценная!
Я женился на тебе не для того, чтобы говорить о тебе с другими. Я женился на тебе для того, чтобы мы вместе дивились чудесам. Без этого я просто тупею. Приезжай ко мне. Зачем нам ждать? Я хочу прикасаться к твоим волосам. Пошлю за тобой Майлза. Никто не может устоять против него, а он очень высокого мнения о тебе. Здесь, со мной, ты будешь в безопасности. Дамьетта скоро падет, а вслед за ней и Иерусалим. Моя судьба связана с этим городом и с тобой. Приезжай ко мне».
Следующее письмо мало чем отличалось от предыдущего. Только было длиннее.
«Моя бесценная! Я был не прав, посылая за тобой. Не могу отозвать Майлза назад, но если ты еще не уехала, оставайся там. Не приезжай в этот ад. Здесь не прекращаются песчаные бури, постоянно дует ветер и бои не кончаются. Если ты приедешь, я не смогу ясно мыслить. Оставайся дома. Создай для нас дом. Я вернусь к тебе. Я хочу сына и столько дочерей, сколько ты сможешь мне подарить или сколько потребуешь от меня.
Прежде всего береги себя. Это главное.
Любовь моя, все идет не так хорошо: и для нас, и для Господа нашего, во всяком случае здесь, в Леванте [7] . Я молился Господу в надежде на то, что эти письма дойдут до тебя и что ты не покинула «Гнездо». У нас осталось еды всего на несколько дней. Вода затхлая, лошади мрут и падают прямо под нами. Пусть Господь пощадит нас и сохранит тебя дома. Я хочу вернуться домой, чтобы быть с тобой в нашем любимом «Гнезде». Единственный свет во мраке – наш дорогой Жонесс. Когда вернемся, следует сделать для него что-нибудь особенное. Не попросишь ли своего отца, чтобы он подарил ему какую-то часть этих чертовых валлийских холмов? Жонесс полюбит их дикость, как я люблю его. Только благодаря ему я смог продержаться так долго в надежде на то, что увижу тебя снова.