— Мне кажется, что она каждый день надевает новые панталоны, — прошептала мне на ухо маленькая Китти.
— А я ставлю гинею против фартинга, что она все еще девственница, — сказала Сэл.
Я прыснул со смеху, потому что так делали все уличные торговцы на Уайтчапел-роуд, когда слышали это слово, хотя должен признаться, что в то время я не имел никакого понятия о том, что такое девственница.
Дед шикнул на меня и больше не улыбался до тех пор, пока я не вышел за призом по арифметике в виде коробки цветных карандашей, от которых никому не было никакой пользы. Тем не менее это всегда были они или книжка.
Дед хлопал в ладоши так громко, когда я возвращался на свое место, что некоторые из мамаш оборачивались на него с усмешкой, что, в свою очередь, укрепляло его решимость проследить за тем, чтобы я продолжал ходить в школу до четырнадцати лет.
К десяти годам дед позволял мне раскладывать по утрам товар на лотке перед тем, как отправиться на весь день в школу. Картофель впереди, зелень посередине, а нежные фрукты сзади — таково было его золотое правило.
— Никогда не позволяй им трогать фрукты, пока они не отдали свои деньги, — обычно говорил он. — Трудно повредить картофель, но еще труднее продать гроздь винограда, которую несколько раз брали и бросали назад.
К одиннадцати годам я получал деньги от покупателей и отсчитывал положенную им сдачу. Именно тогда я впервые узнал, как исчезают монеты в ладони. Иногда, после того как я возвращал им сдачу, кое-кто из покупателей раскрывал ладонь и я обнаруживал, что одна из монет, переданных ему, внезапно исчезла, поэтому мне в конечном итоге приходилось отдавать дополнительные деньги. Так я лишал деда довольно ощутимой доли недельной прибыли, пока он не научил меня говорить: «Два пенса сдачи, миссис Смит», — а затем поднимать деньги вверх, чтобы все могли их видеть, прежде чем они перейдут в руки покупателя.
К двенадцати годам я научился торговаться с поставщиками в Ковент-Гарден, сохраняя на лице каменное выражение, чтобы позднее продавать тот же самый товар покупателям на Уайтчапел, но уже с улыбкой от уха до уха. Я также обнаружил, что дед регулярно менял поставщиков, «просто для того, чтобы никто не принимал меня как должное».
В тринадцатилетнем возрасте я был его глазами и ушами, поскольку знал по имени каждого мало-мальски стоящего торговца овощами и фруктами в Ковент-Гарден. Я быстро усек, кто из продавцов просто наваливал хорошие фрукты поверх порченых, кто пытался прятать побитые яблоки, а кто всегда старался тебя обвесить. И, что самое важное, работая за лотком, я усвоил, кто из покупателей не платит свои долги и чьи имена ни в коем случае нельзя заносить на доску должников.
Я помню, как мою грудь распирало от гордости, когда миссис Смелли, хозяйка пансиона на Коммерциал-роуд, сказала мне, что я — осколок старой глыбы и однажды смогу стать похожим на своего деда. Я отпраздновал это событие в тот вечер, заказав свою первую пинту пива и закурив первую в жизни сигару. Я не покончил ни с тем, ни с другим.
В моей памяти навсегда сохранится то субботнее утро, когда дед впервые позволил мне вести торговлю самостоятельно. За пять часов он ни разу не раскрыл рта, чтобы дать мне совет или высказать свое мнение. И когда в конце дня он проверил выручку, то, несмотря на то что она оказалась на два шиллинга и пять пенсов меньше обычной, вручил мне шесть пенни, которые всегда давал в конце недели.
Я знал, что дед хотел, чтобы я продолжал учиться и совершенствовал свое чтение и письмо, однако в последнюю пятницу четверти в декабре 1913 года я в последний раз вышел из ворот начальной школы на Юбилейной улице с благословения моего отца. Он всегда говорил мне, что учеба — это пустая трата времени, лишенная всякого смысла. Я с ним соглашался, несмотря на то что толстушка поступила в какую-то школу Святого Павла, которая находилась у черта на куличках, где-то в Хаммерсмите. А кому захочется ходить в школу в Хаммерсмит, когда можно прожить и в Ист-энде?
Миссис Сэлмон, очевидно, хотела этого, потому что каждому, кто стоял к ней в очереди за хлебом, она рассказывала об «интеллектуальных достоинствах» своей дочери в ее понимании.
— Зазнавшаяся гусыня, — обычно шептал мне на ухо дед. — Одна из тех, кто держит дома вазу с фруктами, когда никто в нем не болеет.
К толстушке я относился во многом так же, как дед к миссис Сэлмон. Мистер Сэлмон, однако, вызывал у нас другие чувства. До того как он женился на дочке булочника, мисс Роач, он сам был уличным торговцем.
Каждую субботу утром, когда я готовил лоток к предстоящей торговле, он отправлялся в расположенную на нашей улице синагогу, оставляя магазин на свою жену. Пока он отсутствовал, она без конца, срываясь на крик, доказывала нам, что щеки у нее не торчат из-за ушей.
Толстушка, похоже, разрывалась между желанием пойти с отцом в синагогу и остаться в лавке, чтобы, сидя у окна, приступить к поеданию пирожных, как только он скроется из виду.
«Смешанный брак — это всегда проблема», — говорил мне дед. Прошли годы, прежде чем до меня дошло, что он не имел в виду пирожные.
В тот же день, когда я бросил школу, я сказал деду, что он может поспать подольше, пока я схожу в Ковент-Гарден, чтобы закупить товар, но он не захотел даже слышать об этом. Когда мы оказались на рынке, он впервые разрешил мне поторговаться с поставщиками. Я быстро нашел такого, который согласился поставлять мне дюжину яблок по три пенса до тех пор, пока я смогу гарантировать такой же заказ на определенные дни следующего месяца. Поскольку дед Чарли и я всегда съедали на завтрак по яблоку, эта сделка отвечала нашим собственным нуждам и, кроме того, давала мне возможность самому попробовать то, что мы продавали покупателям.
С этого момента такими днями стали субботы, и иногда нам удавалось поднимать наши доходы до четырнадцати шиллингов в неделю.
После этого мне было положено недельное жалованье в пять шиллингов, что представлялось мне целым состоянием. Четыре из них я откладывал в жестяную кубышку, хранившуюся под кроватью деда, до тех пор пока не накопил свою первую гинею. «Человек, имеющий гинею, может быть спокоен за себя», — сказал мне однажды мистер Сэлмон, стоя у дверей своей лавки и демонстрируя сверкающие золотом часы на цепочке.
По вечерам, когда дед возвращался домой на ужин, а отец отправлялся в кабак, мне вскоре надоело сидеть и выслушивать рассказы моих сестер о том, чем был занят их день. Поэтому я начал посещать уайтчапельский детский спортивный клуб, где по понедельникам, средам и пятницам проводились занятия по настольному теннису, а по вторникам, четвергам и субботам по боксу. В настольном теннисе я так и не преуспел, зато стал вполне сносным боксером легчайшего веса и даже представлял однажды свой клуб на соревнованиях с «Бетнал грин».
В отличие от своего отца, я не увлекался пивными, собачьими бегами и картами, а проводил почти все субботние вечера на стадионе, болея за «Уэст Хэм». Иногда я даже отправлялся в Уэст-энд, чтобы посмотреть в мюзик-холле выступление последней звезды.