— Ты знаешь, где мы? — тихо прошептал ты, как будто боясь разбудить окровавленного отца, лежащего между нами. — Это небо лошадей. Им надо только перебежать через поле, а если они падают, то снова встают и бегут, они приходят сюда, я их вижу, они здесь спят, едят траву, бегают между деревьев.
Я огляделась вокруг. Я видела только стволы деревьев и мох, покрывавший землю, зеленый, отливавший синевой.
— Они все здесь, — продолжал ты сонным голосом, — если бы я был лошадью, то я хотел бы прийти сюда потом.
Я затаила дыхание. Мне казалось, я чувствую ничтожные колебания, даже не звуки, а цоканье воздушных копыт.
— Если папа никогда не делал им плохо, если он поил и гладил их, то хорошо, если он будет здесь, с ними, — тихо произнес ты слабеющим голосом.
У подножья старого дуба с черным дуплом в стволе, как будто странным ожогом в форме глаза, который делал дуб похожим на циклопа, мы построили маленькие памятники из булыжников, которые нашли здесь же, вынув их из мха. Самый большой из них мы положили у папиной головы. Вскоре силы покинули нас, и мы легли на мох и уснули. Все трое мы спали, как раньше по выходным после обеда на диване в гостиной, прижавшись к его груди. Во сне я видела лошадей, которые выпрыгивали из грузовика, выбегали из ангара одна за другой, они больше не боялись и были спокойны, их хвосты спокойно обмахивали бока, и они медленно шли через поле в нашу сторону и вошли под покров деревьев и встали вокруг нас, молчаливые, как дружелюбная гвардия.
Но, когда я проснулась, вокруг нас были люди, и мама была среди них, чуть дальше, но ей не давали подойти к нам, и она кричала, а ее лицо было залито слезами. Когда я хотела протереть глаза, то заметила, что мои руки в крови. Я стала искать тебя, но тебя нигде не было, я звала тебя по имени снова и снова, но ты не отвечал. А потом были скорая помощь, больница и полное забвение…
На следующее утро я вошла в комнату Мелиха, когда пора было идти в школу, и увидела, что он выкладывает все из своего портфеля. У него были новые карандаши, новые ручки, наверняка до этого ему запрещали приносить их домой. Там была даже перьевая ручка, которая когда-то принадлежала моему отцу, а до него — моему деду, там были выгравированы их инициалы, но она была пока еще слишком большой для его маленьких пальцев. Он старательно вынул свои новые ручки, выбрал некоторые из них и положил в пенал. Прежде чем положить в портфель тетради, он вынул оттуда толстую книгу и важно протянул ее мне.
— Возьми, — сказал он. — Бабушка давно дала мне его, но это был секрет. Теперь ты тоже можешь посмотреть.
Я взяла ее в руки и открыла. Я помнила эту обложку из потрескавшейся голубой кожи, которая, казалось, была готова рассыпаться в пыль прямо в руках, я знала, что, открыв ее, увижу картонные страницы, разделенные прозрачной бумагой, черно-белые и поблекшие цветные фотографии с датой, подписанной над каждой из них витиеватым почерком.
— Ох, он такой старый, — прошептала я. — Мне кажется, что это все было в другой жизни.
Сев на кровать, я положила альбом на колени и перевернула первые страницы. Мелих стоял на коленях позади меня и заглядывал через мое плечо. На первых фотографиях была запечатлена свадьба: моя мать в белом платье, ее длинные распущенные волосы развевались под фатой, отец в серых перчатках торжественно стоял рядом с ней. Потом было какое-то море; старый автомобиль с крыльями, похожими на плавники; мой отец, сидящий на лестнице и красящий ставни дома, молодое вишневое дерево, такое же тонкое, как стебель подсолнечника, который мама, обхватила, смеясь, двумя пальцами; папа и мама, стоят, обнявшись у двери, два раза одно и то же фото, на одном они улыбались, на другом их лица серьезны, даже торжественны. «Как жаль, что у меня не было этого альбома раньше, — на мгновение подумала я, — я могла бы показать его тебе», — но что-то заставило замолчать эти мысли, словно рука, зажавшая мне рот. Я переворачивала страницы дальше, скоро появился младенец, маленькая девочка, как она похожа на Мелиха, когда он был малышом, подумала я, те же прозрачные и серьезные глаза, тот же сжатый, как будто хранящий какой-то секрет рот, но ее головка была почти лысой, а родничок розовым, хрупким и таким уязвимым.
Страница за страницей я смотрела, как она росла, вот она сидит на высоком стульчике, вот на плечах у отца, на покрывале в саду, а вокруг нее плюшевые игрушки и цветы, которые она даже не трогала, ребенок, который никогда не улыбался, смотрящий в объектив как в бездну. Я переворачивала страницы все быстрее, я не хотела ничего говорить Мелиху, пока не найду тебя, прежде чем смогу показать пальцем на маленького мальчика, который наверняка тоже был похож на него.
— Видишь, — мягко сказала я, — тут нет ничего страшного.
Девочка в альбоме росла, казалось, все время готовая убежать, ускользнуть из кадра, и ее глаза на худеньком лице всегда были тревожны.
Я перевернула уже много страниц, но тебя все не было; девочка уже стала большой и была одета в короткие платьица с оборками, которые носили в то время, на носу у нее были толстые очки, ей было уже шесть или семь лет, дата, написанная под фотографиями, не могла лгать. Меня охватила тоска, прозрачный листок порвался под моими пальцами, и Мелих воскликнул с упреком: «Осторожно, мама, ты испортишь его». Он положил свою руку на мою, чтобы не дать мне листать так быстро. На следующей странице я увидела девочку в поле, она смотрела в объектив, сжимая в руках куклу, и что-то изменилось в ее взгляде.
Еще страница, и я, мне показалось, я теряю сознание от облегчения, — наконец, ты появился, верхом на нелепой пегой лошадке, словно взятой из цирка, а сзади виднелся дом с красными ставнями. Папа держал лошадь за поводья и улыбался, ты тоже улыбался, жмурясь от солнца, на тебе был голубой костюм, а волосы были коротко острижены. Я заметила что-то в твоих руках и, приглядевшись, различила куклу, ту самую куклу, которую я дала тебе поиграть в тот самый день. На следующих страницах были другие твои фотографии — на велосипеде с маленькими колесиками, снова на плечах у отца, на берегу моря с кругом на талии, но на всех этих страницах не было меня, казалось, что я исчезла, неужели родители перестали фотографировать меня после твоего рождения?
Мои руки дрожали, и Мелих взял альбом и стал листать его сам, каждый раз облизывая пальцы. Вот ты ешь бутерброд, сидя на ступеньках крыльца, в странном костюме с картонными крыльями, криво висящими на твоей спине; а вот ты загримирован — у тебя клоунский красный нос и обведенные черным глаза. Я смотрела на эти фото, где не было меня, и помимо своей воли искала маленькое светлое очертание, то и дело видневшееся тут и там, маленький силуэт в голубом со светлыми волосами. Ты держал ее в руках или за руку, но она обязательно занимала какое-то место на снимке. Вдруг мне показалось, что я вспомнила, и особенно ясно, эти глаза — они были голубыми, но одноцветными, без зрачков, как глаза Кармина, неожиданно подумалось мне. Неужели это я все время искала в нем — этот знакомый слепой взгляд? Мелих прижался ко мне и обвил мою шею руками.