Откинув голову, зажмурившись, неспешно двигая рукой, я совершал заочный любовный акт, как когда-то с фотографией Кристины в платье из «Чайки», — с той разницей, что я не возвращался назад, а забегал вперед, и образы рождало предвкушение, а не память и не мысленное усилие. Я не воссоздавал — я творил. Я облекал в плоть предмет моего желания. Я слушал свою интуицию, слушал дом, слушал запах. Размытая золотистость волос в водорослевом колыхании, смеющийся рот, а глаза серьезные… Пепельно-голубой взгляд. Волевой подбородок и покорные плечи, гибкое налитое тело, строптивая и нежная сила первых ласк, потом — внезапная властность в наслаждении, безудержная страсть, неистовая, слепая… Ее лицо меняется, волосы вдруг оказываются остриженными, щеки в длинных царапинах, глаза наполняются слезами ненависти, она кричит моим голосом, когда мы кончаем, в ярости, в гневе, в упоении местью… И наступает полная, конечная безнадежность в медленно спадающем напряжении.
Я открываю глаза, растерянно озираюсь, лежа поперек дивана, с трудом перевожу дыхание. Я опустошен до донышка. Как вырвавшейся из меня силой любви, так и отчаянием, в которое она меня повергла. Словно я, создавая ее тело, вобрал в себя и ее мысли.
Я долго лежал неподвижно, приходить в себя не хотелось, но дом вокруг меня вдруг стал обычным, банальным, безжизненным. Я слушал тишину и, заслушавшись, позабыл о времени — к действительности меня вернули крики детей. Я сунул лифчик в китайскую вазу на буфете у камина и поспешил вон, скорее, пока они не вошли, пока не застали меня здесь.
Но искали, как оказалось, не меня. Дети были у трейлера, прочесывали кусты, шарили среди деревьев, громко ругаясь и кому-то угрожая.
Их палатка была изрезана в лоскуты.
* * *
Когда прикатила на «Вольво» Кристина, я был обвинен во всех смертных грехах. В этой дыре одни психи, палатка совсем новая, а что, если бы дети были в ней, и так далее, и тому подобное. Романтически настроенная Стефани думала, что это месть ловеласа из дискотеки. Жан-Поль перебирал свои вещи — все было цело. Кристина донимала меня расспросами — я ничего не видел.
— Но, в конце концов, где ты бываешь целыми днями?
Я не удержался от улыбки. И спокойно сказал ей, что спать в трейлере вчетвером мы не сможем, поэтому оставим его детям, а сами будем ночевать в доме.
— Где-где?
Я вкратце объяснил ей, что на вилле — это слово, более нейтральное, анонимное, как бы защищало нашу с домом близость, — никто не живет, но она в прекрасном состоянии, и я там немного прибрался. Кристина уставилась на меня круглыми глазами. Она была не из тех жен, что заполняют тесты в глянцевых журналах, чтобы узнать психологию своих спутников жизни, поэтому мое абсурдное поведение не служило для нее даже симптомом, то есть не имело оправданий. Она язвительно фыркнула:
— Значит, когда я дома прошу ввинтить лампочку, это для тебя непосильный труд, а здесь ты в заброшенной халупе развлекаешься уборкой?
Она с насмешливой миной повернулась к детям, но натолкнулась на стену.
— Ты думаешь, сейчас самое время собачиться? — сказала ей Стефани.
— А, понятно, вот оно как, вы все против меня, да?
— Послушай, Кристина, я буду ночевать там. А ты, если тебе больше нравится, можешь спать на песке, смотри только, могут ведь и кишки выпустить…
Тут она сообразила, что в свете последних событий разборки разборками, а я прав. Посмотрела на изрезанную палатку, на детей, на трейлер.
— Едем в гостиницу, — решила она и подхватила свою пляжную сумку.
Этот вариант, мне как-то в голову не пришедший, я оценил. И сказал ей, мол, отлично, валяйте, езжайте в гостиницу. Но Стефани, взяв меня за руку, посмотрела на мать с вызовом.
— Я останусь здесь с папой.
— Я тоже, — выразил солидарность Жан-Поль.
В их голосах сквозило возмущение. Моя дочь была уверена, что мне грозит опасность по ее вине, сын воображал, как я один-одинешенек мучаюсь депрессией в лачуге-развалюхе.
— Что ж, прекрасно, придется мне стерпеть и это…
Ее жертвенный тон не вязался с идеальным загаром. Я знал, она только рада пополнить свою копилку обид, и все же мне стало немного стыдно, что я без спроса вовлек ее в игру моего воображения.
* * *
После ужина дети заперлись в трейлере, забрав туда и мотоцикл.
— А завтра вы пойдете в полицию и подадите жалобу, — заявила напоследок их мать, охватив нас круговым взмахом руки. — Я вашими делами заниматься не собираюсь.
И, взяв под мышку свернутые спальные мешки, решительным шагом, как в атаку, двинулась к дому. Я пошел следом. Только что, за салатом из морепродуктов, я задумался, с чего бы мне вдруг захотелось ввести ее в дом. Кажется, я начал понимать. Это Марина, говорил я себе, изрезала палатку, чтобы дать мне повод провести у нее ночь, а, на мой взгляд, было еще слишком рано. Я ведь тоже хотел застигнуть ее врасплох, сбить с толку, заставить ждать. Она пригласила меня весьма бесцеремонным образом, так что мне не грех и поломаться. И потом, я хотел испытать ее присутствие через Кристину. Посмотрим, распознает ли моя жена с ее хозяйским инстинктом и машинальной ревностью соперницу в этих стенах. Я, конечно, рисковал, но знал, что чары не будут нарушены: Кристина стала мне настолько чужой, что ее колкости не могли ничего испортить. И моя связь с домом была теперь слишком крепка, чтобы «третий лишний» мог ее разорвать.
— Ну и вкус, — фыркнула она, проходя через гостиную.
Ни слова о чудесной сохранности интерьера, ни вопроса, почему все цело и не разграблено. Она шла прямиком к лестнице, морща нос при виде всего этого, по ее выражению, старья. У нас дома все было по-дзенски и по-шведски, тиковое дерево, металл и «современный дизайн», как она говорила, оправдывая неудобные кресла и стулья. Для меня же дом стал еще прекраснее, еще сокровеннее, еще притягательнее с приходом этой непрошеной гостьи, которая вторглась в мою параллельную жизнь, сама о том не ведая. Я чувствовал себя заодно с Мариной и понял, что тоже играю. Кристина была то ли подношением, то ли приманкой.
— Я полагаю, электричества нет.
Она стояла у подсвечника, рядом с которым я оставил свою зажигалку. Я зажег три свечи и оглянулся на чучело лисицы, стоявшее возле часов. Накануне я обнаружил в зубах лисицы ключ, который подошел к застекленной двери. При мысли, что дом был защищен только изнутри, когда в нем жили, меня бросало в дрожь от возбуждения. Кристина смотрела, как я дважды повернул ключ и оставил его в замке наискось — привычно, словно это был ежевечерний ритуал.
— Надолго я запомню этот отпуск!
Она поднималась по лестнице впереди меня при свете свечей. Я подумал, что она-то как раз ничего не запомнит. Улучшит цвет лица, только и всего — и через пару недель снова побелеет до будущего лета. Она даже не забудет — просто сменит кожу. Мое поведение и ее обиды — все осыплется в суете будней, как шелуха; клиентура, наш имидж образцовой семьи и заботы о бухгалтерии — под напором всего этого мои выходки рассеются, как дым. Этьен подарил нам очень оригинальный отпуск, в такой необычной обстановке, смотрите, масляного пятна на вашем брючном костюме не осталось и в помине, всего доброго, мадам Гарнье.