Заместитель управляющего государственными финансами департамента Эндр.
Я встал у белой ограничительной линии площадки, дожидаясь, когда мой начальник откроет дверцу и распрямит свой длинное холеное тело в безупречном костюме. Заметив меня, он помрачнел, поправил галстук и с непонятным смущением пожал мне руку. Я извинился за свой расхристанный вид, намекнув на деликатные обстоятельства. В ответ он участливо кивнул и выразил мне свое сочувствие. Я отреагировал на это как последний дурак: оглянулся, словно у меня за спиной стояла Изабо, словно господин Кандуйо мог увидеть воочию привидение, с которым я провел ночь любви.
— Да… это был ценный работник, — вздохнул он.
И только миг спустя я с ужасом понял, кого он имел в виду.
— Но, с другой стороны… заразить нас вирусом с порносайта!..
Он развел руками и сокрушенно хлопнул себя по ляжкам. Вот и вся надгробная речь. Стиснув луковицу у себя в кармане, я спросил, что произошло.
— Остановка сердца — вчера, во время операции… Разве вы ничего не знали?
Я в шоке. Захожу в здание и звоню вдове Рафаэля. Стоя в кабинете, который мы с ним делили больше года, я гляжу на его пустой стул, на идеально ровные стопки документов, пачки жвачек и календарь, в котором он вычеркивал дни с тех пор, как бросил курить. В трубке раздаются рыдания Жозианы… или Кристианы, забыл, как ее зовут. Сквозь слезы она что-то кричит о страховке, раздельном владении имуществом, получении вклада наличными. Я говорю, что потрясен его кончиной не меньше ее, что он так заботливо относился ко мне с первого же дня моей работы в управлении. Пытаюсь припомнить еще какое-нибудь положительное качество, но она бросает трубку, истерически выкрикнув напоследок, что все мужики одинаковы.
Я подхожу на минутку к окну: стоянка уже заполнена, ни одного пустого места. Кроме одного — с номером, который, конечно же, сменят сразу после летних отпусков. Бедняга Рафаэль! Уж он-то никому не привидится в сладких эротических снах. Несмотря на экстаз, пережитый прошлой ночью, я продолжаю думать, что с физической смертью для человека все кончается, и он живет дальше только в сердцах своих близких; впрочем, это не отменяет веры в рай или ад для тех, кто пока еще жив. А память, которую оставляют по себе люди типа Рафаэля, будет отравлять душу его жены лишь горькой, но, увы, оправданной злобой: он не думал о будущем, не накопил сбережений, утаивал для своих шлюх часть домашнего бюджета, а теперь вообще оставил ее одну с тремя ребятишками на руках. Зато меня с Артуром, единственным умершим существом, дорогим моему сердцу, связывала такая искренняя любовь, что впору действительно поверить в рай: вот уже двадцать лет я вспоминаю годы нашей дружбы с ностальгической нежностью и черпаю в них поддержку и утешение — даром, что он был всего-навсего уличным котом.
Что уж говорить об этой Изабо, чьи молодость, страсть и трагический удел оставили во мне, по милости сомнительной ясновидицы и обрывков эротического сна, такой глубокий след, что я даже уверовал в реальность нашей встречи.
Я закрываю окно. Единственная разумная вещь, которую я могу сделать в память о моем коллеге, это просмотреть его записи и как можно лучше оформить отчет по последней проверке, проведенной вместе с ним.
Уткнувшись в бухгалтерские бумаги Green War, я анализирую пометки и оценки Рафаэля и чем дальше, тем больше проникаюсь его суеверными подозрениями, пробую поставить себя на его место и понять, как бы он взглянул на случившееся. Знай Рафаэль о последних событиях, он бы не преминул обвинить торговцев хищными букашками в том, что это они наслали на него сердечный приступ вчера утром, желая, чтобы я вернулся в замок один, — ведь им нужно было угостить мной свое привидение. Уж он-то мигом распознал бы их козни при виде рухнувшей липы, которую хозяева принесли в жертву, лишь бы удержать меня при себе. А может быть, докопался бы и до того, что если призрачная дама способна вызвать оргазм у живого мужчины, ей ничего не стоит накликать смерть на кого-то другого.
Стоп, это уже бред! Беру чистый лист, нацеливаю перо в верхний его угол и начинаю мысленно собирать воедино свои выводы, прикидывая, в каком порядке их лучше расположить и ожидая, когда на меня снизойдет вдохновение.
О, мой Гийом, мой возлюбленный, я счастливейшая из женщин…
Я роняю ручку и испуганно отодвигаюсь подальше вместе со стулом. Моя рука начала писать совершенно непроизвольно, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы расшифровать нацарапанные слова и уразуметь, что они не имеют ничего общего с деловыми соображениями, которые я намеревался изложить на бумаге.
Разорвав листок, я беру другой и сосредоточенно вывожу на нем аккуратными буквами:
Уведомление о штрафных санкциях
На основании статей №№ 35, 36, 37 и 38 Сводного налогового кодекса я счастливейшая из женщин благодаря тебе, но я ничуть не виновата в смерти сборщика податей…
Я вскочил с места, ошеломленный. Мне пришлось сделать усилие, чтобы отбросить перо, которое с бешеной скоростью водило моей рукой по бумаге. Просто кошмар — это уже не ощущение внешней силы, подчинившей себе мои пальцы, а шизофрения в чистом виде, когда сознание дает сбой и спасается бегством в параллельный мир. Я чувствую, что во мне идет не столько взаимодействие с посторонним влиянием, сколько внутренняя, подспудная работа, которая мешает сосредоточиться и выявляет мою истинную проблему. Сборщик податей… Подати и соляной налог — слова из дореволюционного режима, так почему же о моем коллеге говорят на средневековом языке, уж не с целью ли внушить мне, что Изабо смотрит на него моими глазами? Если мое подсознание ведет подкоп под мой разум, выражаясь картезианскими аргументами, то мне нужно срочно бежать к психиатру.
Но для начала необходимо покончить со всеми неясностями, доказав себе, черным по белому, что сведения, полученные мной прошлой ночью, обыкновенная выдумка.
Я беру свой ранец и, выбежав в коридор, чуть не сбиваю с ног господина Кандуйо, который выражает свое сочувствие Бергу и Ванье из 1-й бригады. Увидев его испуганное лицо, я рассыпаюсь в извинениях и считаю своим долгом объяснить, что спешу проверить кое-какие подробности в досье Green War.
— Берегите себя, Тальбо! — с отеческой заботой советует мне заместитель управляющего. — Помните о своем коллеге!
Садясь в машину, я вдруг обнаруживаю пропажу луковицы. С минуту колеблюсь, раздумывая, не купить ли другую, но потом говорю себе, что суеверие — это ловушка, что талисман только усугубляет воздействие того, от чего призван охранять. Я уж как-нибудь избавлюсь от этого морока усилием разума, а не слепой верой в псевдо-волшебные свойства какой-то луковицы.
В справочном зале Архивов департамента Эндр стоит смешанный запах свежего бетона, антимоли и грибковой плесени. Тишину нарушают лишь сдержанные покашливания. Сев между дряхлым эрудитом, дремлющим над старинным фолиантом, и юной девицей, которая делает выписки из кадастра, я погружаюсь в чтение описи древних документов, увенчанной заголовком «Фонд семьи де Гренан». Пропускаю ранние века, машинально замедляю чтение, добравшись до начала XV века, и внезапно останавливаюсь на номере 49 J 1/13/9: