Честно говоря, я не понял, какого черта она в нем нашла. Слишком американский, слишком рок-н-ролльный. Элемент опасности? Соблазн запретного плода? Но тогда еще удивительнее, почему она связалась со мной. Как можно сравнить меня с рок-музыкантом в узких кожаных брючках, с харизматической внешностью?
Удастся ли мне когда-нибудь понять женщин?
Даже если я спал с ними… Как вуайерист разглядывал их в моменты наших передышек, когда они спали рядом со мной в запретных гостиничных постелях — ведь именно в них все и происходило. В их мягком дыхании я видел начало конца, нашего разрыва или их предательства.
Это лето прошло под знаком «Грант Ли Буффало». После нашего расставания я открыл для себя группу «Каунтинг Кроуз» и с болью осознал, что больше не смогу поставить ей эту музыку и никогда не буду шептать на ухо строчки из той пары песен с диска, от которых мое сердце обливалось кровью. Потом, гораздо позднее, я случайно познакомился с Мэтью Райаном. И с другими. Певцами, группами, музыкантами. Забавно, как рок-музыка поставила акценты на основные события моего пути, отметила женщин, с мнимой безмятежностью путешествовавших по неровному пейзажу. Пейзажу под названием моя жизнь.
Вот такая была она — К., с взъерошенными волосами, фарфоровой кожей, смиренной яростью. Я купил для нее диск Леонарда Коэна и подготовил на кассетах целую коллекцию сборников, чтобы она могла слушать эти песни в плеере по дороге на работу, в офис, расположенный рядом с Гугл стрит.
«Была» — очень действенное слово.
Лето, которое длилось до ранней зимы. Похоть уступила место любви, а затем отчаянию, и объятия становились сильней, а ебля приобрела ауру насилия, и я осознавал, что мои дни с ней сочтены. Это уже чувствовалось: в ее голосе, в ее глазах, в нежном изгибе ее губ. Она уходила прочь от страсти, ее холодное-прехолодное сердце отстранялось от более серьезных отношений, чем потные соития на полу офиса или в запретных номерах гостиниц, снятых в обеденный перерыв. Такие вещи нельзя не почувствовать, ведь правда? И ты включаешь свою ярость, ты сильнее сжимаешь ее запястья, когда держишь ее и протискиваешься в нее, а она вяло замечает, что ты делаешь ей больно. Однажды ночью ты вытаскиваешь ремень, из своих черных брюк и связываешь ей руки, делаешь ее беспомощной. Иона не протестует. Позволяет тебе это делать. Ты идешь еще дальше. Приказываешь ей закрыть глаза и оборачиваешь ее хрупкую шею ремнем из темно-коричневой кожи. Словно ошейником для слуги. Ставишь ее на локти и колени и неистово берешь сзади, с наслаждением наблюдая, как твой набухший темный член проламывает ее отверстия и беспощадно вторгается в ее влажную интимность, и все это время держишь ее за ремень и жестко оттягиваешь его, так, чтобы ее голова все время находилась в вертикальном положении. Вы продолжаете трахаться, и с каждым разом ты острее чувствуешь, что она отстраняется все дальше и дальше. Но она молча продолжает потакать твоим извращенным прихотям.
Она приходит, снова и снова, чтобы оказать тебе услугу, с мягким стоном, глубоким вздохом, мучает тебя, ты представляешь, как в такой же позе ее берет другой мужчина, может быть, даже тот басист из «Грант Ли Буффало». Ты берешь кусок черного шелка, чтобы прикрыть ей глаза и театрально разложить ее на покрывале кровати, раскинуть ей ноги, чтобы она зияла непристойностью, а потом вводишь его в комнату и поясняешь, что он может делать с ней все, что ему заблагорассудится. И ты смотришь. Конечно, у него больше, длиннее и толще, чем у тебя, и он проводит по ее губам, касается своим хуем изгибов ее пизды и протискивается вовнутрь, и каждое его поступательное движение сотрясает все ее белое тело, он продолжает накачивать ее, оставляя на ее коже набухшие кровоподтеки, навсегда оставляя на ее теле свои отметины. Господи, почему он так долго остается твердым и никогда не устает?! На ее спине сверкает пот, и от его яростных ударов ее груди слегка колышутся, и животные звуки рождаются в самой ее глубине, звуки, которых я никогда не слышан раньше. Или, по крайней мере, она стонала так не со мной.
Ах, не отвратительно ли мое воображение?
Или же, если бы я действительно поделился ей с другим мужчиной, поддавшись своему развратному безумию, может, тогда она не вернулась бы к своему молчаливому Кристоферу, к своему мужу? Может быть, это было именно тем, чего она действительно желала?
Спустя пару лет группа «Грант Ли Буффало» не достигла большого коммерческого успеха и распалась, а вокалист и автор песен собрали «Грант Ли Филипс» и занялись сольным проектом. Но сама по себе эта музыка не смогла больше передать той напряженности и мучительного внутреннего противостояния нашего первого года.
Я так никогда и не узнал, что случилось с басистом и его карьерой. Еще один контуженный в рок-н-ролльной войне.
Французский лицей в Южном Кенсингтоне Лондона был первой школой, которую я стал посещать, и в этой школе не было деления классов по половой принадлежности, так что мои первые месяцы учебы в школе ввели меня в сильное смущение. Я вскоре перестал восхищаться Тур де Франс и континентальными велосипедными гонками и открыл для себя новый вид спорта: девочек. Почему-то раньше я не сильно обращал на них внимание: Испытывал к этим существам другого пола лишь чистое любопытство.
Чтобы отпраздновать окончание первого семестра, директриса организовала маленькую вечеринку, на которую были приглашены все студенты последнего года обучения — и я был одним из них. На этой вечеринке мы могли выпить легких напитков, показаться обществу и даже потанцевать, хотя и под присмотром учителей.
Вспоминая иногда об этом, я думаю, что это должно было произойти почти перед рождественскими каникулами, на время которых студентам из Франции и других стран полагается поездка домой на двухнедельный отдых. Я был неловок, не умел общаться, слонялся от группы к группе, перебрасываясь парой слов со знакомыми и малознакомыми и украдкой бросал взгляды на Катерину Жинард, Руну де Моль, Элизабет Лавель и мириады других девушек, привлекших мое внимание в этом семестре. Некоторые были из моего класса, некоторые из параллельных. Все они казались мне в высшей степени экзотичными, странно нереальными, вылупившимися в женщин из кокона детства, вызывая у меня новые, незнакомые эмоции. И я был раздражен, что не могу их полностью контролировать. Я хотел бы подружиться с этими созданиями, но я не знал — как, я даже не знал, что делать после первого, ничего не значащего разговора.
Директриса наблюдала за залом, распределяя пирожные и печенья, помогая нам справиться с робостью. Чувствуя, что это ей не удается, она наконец дала понять, что настало время для музыки. Это был год твиста. Год правления Чабби Чеккера.
Честно говоря, я и не хотел идти на эту школьную вечеринку, но мама убедила, что перемена обстановки пойдет мне на пользу. Я страстно доказывал ей, что не умею даже танцевать, и за неделю до вечеринки она преподала мне уроки твиста, и каждый день с этого момента я отрабатывал движения в ванной комнате, используя банное полотенце как центр тяжести, шлифуя свои лишенные грации па.