— Наверно, потому, что у вас другая судьба.

— Какая?

— Вас убьет молния.

— Матерь Божья! — Косоглазый скрестил пальцы и несколько раз дотронулся до одного из бревен плота. — Чертова девка, надо же так испортить жизнь человеку! Лучше уж ты бы молчала.

— Как угодно.

Она вновь притихла, погрузившись в созерцание однообразного пейзажа, которому будто доставляло удовольствие все время копировать самое себя, словно у Создателя истощилась фантазия, а это был край света. Младший из Галеонов растерянно поглядывал на Айзу, недоумевая, как так получилось, что этой поразительной девушке удалось узнать, что его пугали только молнии.

— Ты ненормальная, правда? — наконец спросил он с видимым усилием. — Ты ведь не такая, как все остальные люди?

— Почему не такая?

— Из-за того, что ты говоришь. А еще из-за того, что делаешь. — Он словно пытался прочитать ее мысли. — Тогда, с быками… — добавил он. — Когда погибли мои братья. Ты ведь знала, что должно было случиться, не так ли?

— Сначала нет. Потом, когда подошла близко, да.

— Когда появился тот человек?

Айза удивилась:

— Вы его видели?

Рамиро покачал головой:

— Нет. Я его не видел, хотя позже мне показалось, будто я припоминаю, что видел… Надо же! Я сам не могу понять. Так видел я его или не видел? Откуда я знаю! Все это просто бред сумасшедшего. — Он помолчал. — Кто это был?

— Мой отец.

— Откуда он взялся?

— Не знаю.

— А где он сейчас?

— Он умер в прошлом году.

Рамиро Галеон воткнул шест, подтянул бонго к ближайшему берегу и выскочил на землю, где начал пинать черепах, оказавшихся у него на пути.

— Черт! Черт! Черт! — восклицал он, словно этим способом ему удавалось снять напряжение. Затем он повернулся к Айзе, которая не двигалась с места, и наставил на нее палец: — Нечего надо мной насмехаться. Я не позволю пигалице вроде тебя надо мной издеваться, вышибу мозги одной оплеухой. — Он сердито фыркнул и сделал над собой невероятное усилие, чтобы успокоиться. — Что это за история о том, что твой отец умер в прошлом году? Думаешь, я родился недоумком?

Айза лишь пожала плечами:

— Хотите — верьте, хотите — нет, но мой отец утонул в прошлом году, когда мы плыли в Америку.

— А кого же тогда я видел?

— Вам судить. Он был очень высокого роста?

— Да.

— Одет в штаны и рубашку из тика?

— Да. Думаю, да.

— Значит, это был мой отец, — спокойно сказала девушка. — И возможно, поэтому быки испугались.

Косоглазый сел скрестив ноги, взял горсть песка и стал завороженно следить за тем, как он сыпется меж пальцев. Затем, не поднимая глаз, спросил, словно стыдясь своего вопроса:

— Скажи мне: а ты, часом, не Камахай-Минаре?

— Кто? — удивилась она.

— Камахай-Минаре, богиня сельвы, вернувшаяся на землю.

— Что за глупость! Как такое могло прийти вам в голову?

— Люди говорят. Уверяют, что Камахай-Минаре вернулась… — Он помолчал и взглянул на нее в упор: — Кандидо Амадо как-то убил одного гуайка, который шел с ней повидаться.

— Кто такой гуайка?

— Дикарь с верховьев Ориноко.

Айза вспомнила индейца с огромным луком и длинными-предлинными стрелами, который часто являлся ей, будто тень, во сне, ни на секунду не останавливаясь в своем вечном блуждании по равнине. Он не был похож на обычных куиба или яруро саванны и неизменно привлекал ее внимание статью и высокомерием, хотя они ни разу не обменялись даже словом, и можно было подумать, что индеец ее не видит.

Когда Айза вновь заговорила, стало ясно, что она хочет увести разговор в сторону.

— Вы первый человек, который видит то же, что и я, — сказала девушка. — Прежде с вами никогда такого не случалось?

— Чего? — удивился Рамиро. — Видеть мертвых? — Он резко мотнул головой, почти встряхнув ею, чтобы отогнать от себя неприятную мысль. — Нет, конечно, и Господь этого не позволит. Я часто вижу во сне мать, вижу ее так ясно, как сейчас тебя, но предполагаю, что это случается со всеми.

— И у вас никогда не было предчувствия, что должно произойти какое-то несчастье?

— Только когда у моего брата Гойо блестят глаза. Ох! — с восхищением воскликнул он. — Когда Гойо просыпается, а глаза у него как крупинки золота, сверкающие на дне реки, я смазываю винтовку, потому что знаю, что наверняка заваривается какая-то каша. У него волосы чуть ли не встают дыбом, и он становится похож на кота, который предчувствует землетрясение или грозу. Такой день не обходится без покойников.

— Судя по тому, что я слышала, если где-то появляется ваш брат, редко когда обходится без них.

— Это судьба. Вот живет человек на свете, и деньги сами плывут ему в руки. А кому-то — женщины, другим — болезни. А Гойо попадаются люди, желающие внезапно умереть. — Он рассмеялся: эта мысль его позабавила. — И он им помогает. — Рамиро встал и бросил долгий взгляд на небо, которое становилось все более темным и хмурым. — Сейчас хлынет ливень, — заметил он. — И мы промокнем до мозга костей. — Он указал на переметные сумы, лежавшие на бонго: — Если ты проголодалась, съешь что-нибудь. А если хочешь спать, спи себе сколько угодно, потому что я не собираюсь останавливаться до самой Арауки.

— Куда вы меня везете?

— Далеко.

— Куда? — настаивала девушка, решив не возвращаться на плот, если не получит ответа.

Рамиро Галеон смотрел на нее несколько секунд и, поколебавшись, сказал только:

— К моему брату.

~~~

Это было долгое, а главное, монотонное путешествие. Вода сверху и вода снизу; вода в небе и вода на земле. А берег был все время тот же, словно это не река, а пескадилья [73] , заглатывающая свой хвост, и они обречены тысячу и один раз повторять тот же самый маршрут, потому что если летом льяно было бескрайним, зимой оно все тянулось и тянулось, напоминая тесто, которое ползет и ползет, превращаясь в бесформенную массу.

Все было грязное и серое, и даже ибисы как будто утратили блеск своего красного оперенья, словно мир ярких красок, который несколько месяцев назад сверкал под слепящим светом, выцвел подобно старой фотографии, превратившись в замусоленный дагерротип, где едва можно различить очертания.

Пробившись сквозь толстый слой туч, свет доходил до земли уже таким утомленным, что не извлекал отблеска из металла или водной поверхности, а воде не удавалось служить зеркалом пальмам, потому что у нее никак не получалось успокоиться хоть на мгновение по вине дождя.