— Ладно. Ненадолго забудем, что это все чей-то бред. — Кай снова вел машину. — Предположим, Анна действительно рассказывает про Жози. И предположим, она права и твоя дочь действительно отравилась. У меня только один вопрос: чем? Только не говори, что двенадцатилетний ребенок знает, что нужно принимать, чтобы убивать себя в течение целого года, да так, чтоб ни один врач этого не заметил.
— Я тоже не знаю. Но послушай, мне нет дела, правдивы ли рассказы Анны. Я хочу знать, имеет ли она отношение к пропаже моей дочери. И прошу тебя это выяснить.
— Хорошо, я же хочу тебе помочь. И уже кое-что выяснил.
— Ты смотрел видеозаписи?
Виктор почувствовал струйку пота на спине.
— Да, как ты и просил меня, я достал из сейфа диски с записями всех камер наружного наблюдения. А теперь приготовься.
— Диски пропали?
— Нет, но записей первой недели не существует.
— Это невозможно. Они были защищены от перезаписи. Их нельзя было стереть, только уничтожить.
— Тем не менее. Я вынул их вчера из сейфа и хотел посмотреть сегодня утром. Там ничего нет.
— На всех?
— Нет. Что и странно. Нет только записей первой недели. Я как раз сейчас заезжал к тебе, чтобы проверить, все ли я взял.
Виктор схватился рукой за каминную полку, боясь, что сейчас грохнется на пол.
— Ну? И что это значит? — спросил он. — Ты все еще будешь уверять меня, что все это случайность?
— Нет, но…
— Никаких но! Это первый след за четыре года. И я его не упущу.
— Я тебя и не отговариваю. И все-таки послушай.
— Что?
— Все дело в Анне Роткив.
— В смысле?
— С ней что-то не в порядке.
— Да что ты говоришь!
— Смотри сам. Я честно сделал все свои домашние задания. Мы полностью проверили эту женщину.
— И что?
— Ничего.
— Как «ничего»?
— О ней нет никакой информации. Вообще никакой.
— Это плохо?
— Это очень плохо. Это значит, что ее не существует.
— Как так?
— Нет писательницы с таким именем. Тем более известной. И в Японии тоже нет. Она никогда не жила ни в Берлине, ни в Стеглице, ни в другом районе. Нет отца-американца, который работал на радио.
— Черт! А что с больницей?
— Пока глухо. У меня не было времени, чтобы найти человека, согласного поступиться обетом молчания в обмен на некоторое количество денег. Это следующий пункт. Собираюсь позвонить твоему ван Друйзену.
— Не надо.
— Что значит «не надо»?
— Этим я сам займусь. Я врач и быстрее что-нибудь разузнаю и у ван Друйзена, и в больнице. А ты лучше еще раз проверь комнату Жози. Как ты знаешь, мы не заходили туда после ее исчезновения. Может, найдешь какие-то следы.
Яд? Таблетки?
Виктору не пришлось объяснять, что он должен искать.
— Понятно.
— И проверь, не вспомнят ли в гамбургском отеле «Хаятт» светловолосую женщину с больной девочкой, которые останавливались там зимой четыре года тому назад.
— А это что такое?
— Попробуй.
— Четыре года тому назад? Я не уверен, что вообще найду кого-то, кто тогда работал.
— Ну попробуй.
— Хорошо. Но тогда и ты окажи мне услугу.
— Какую?
— Побереги себя. Не встречайся с ней больше. Не впускай ее в свой дом. По крайней мере до тех пор, пока мы не выясним, кто она на самом деле. Возможно, она опасна.
— Посмотрим.
— Нет, я говорю серьезно. Мы договорились: я выполняю твои поручения, а ты избегаешь этой женщины.
— Ладно, попробую.
Когда Виктор клал трубку на рычаг, у него в голове звенели слова Хальберштадта:
«Будьте начеку. Эта женщина опасна».
Он уже второй раз слышал это предостережение за последние сутки от двоих разных людей. И постепенно сам в это поверил.
— Добрый день, клиника Далем, меня зовут Карин Фогт, чем могу быть вам полезна?
— Здравствуйте, меня зовут Виктор Ларенц, доктор Виктор Ларенц. Я лечащий врач одной из ваших бывших пациенток. И хотел бы поговорить с коллегой, который раньше ею занимался.
— Как его зовут?
— Тут есть небольшая проблема. Я не знаю его имени. Я могу назвать вам только имя пациента.
— В таком случае мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь. Вы сами знаете, что все сведения о пациентах — закрытая информация, которую мы не разглашаем. Это касается также имени лечащего врача. Почему бы вам не спросить свою пациентку, кто ее лечил?
«Потому что я понятия не имею, где она сейчас. Потому что я не хочу, чтобы она узнала о моих поисках. Потому что она, возможно, украла мою дочь».
Виктор выбрал самый невинный вариант ответа:
— В силу ее болезни с ней трудно разговаривать.
— Тогда посмотрите в ее направлении. — У Карин Фогт почти пропала ее искусственная вежливость.
— Нет никакого направления, она сама ко мне обратилась. Послушайте, это замечательно, что вы оберегаете своих пациентов. И я не хочу отвлекать вас от работы. Окажите мне небольшую услугу. Не могли бы вы посмотреть в компьютере имя, которое я сейчас назову. Если да, то соедините меня с отделением, в котором она лежала. Вы не поступите против правил, но поможете и мне, и пациентке.
Виктор отчетливо представил себе, как девушка с аккуратной прической нерешительно качает головой.
— Пожалуйста.
Он слегка засмеялся. Похоже, его дружелюбие достигло желаемого результата. Виктор услышал стук клавиш.
— Как ее зовут?
— Роткив, — моментально отозвался он, — Анна Роткив.
Стук клавиш оборвался. Из голоса исчезла всякая любезность.
— Это, видимо, дурная шутка?
— Почему?
— А кого еще вы предложите мне посмотреть? Элвиса Пресли?
— Боюсь, я вас не понимаю…
— Слушайте. — Фогт явно разозлилась. — Если это розыгрыш, то очень глупый. Кроме того, хочу напомнить вам, что запись разговоров без согласия собеседника противозаконна.
Опешив от такой резкой смены тона, Виктор решил тоже перейти к нападению:
— А теперь вы послушайте. Я вам не телефонный хулиган. Мое имя — доктор Виктор Ларенц. И если я не получу от вас вразумительного ответа, то пожалуюсь профессору Мальциусу, когда мы в следующий раз будем играть в гольф.