Несколько камер чудом уцелело. Журналисты наводят их на губернатора, но потом резко дергают в другую сторону. Где-то над головой внезапно раздаются громкие хлопки, похожие на выстрелы. Постепенно в расплывающемся фокусе камер оказывается рождественская елка. Дерево в огне. Сначала пламя трепещет оранжевым ореолом вокруг отдельных веток, потом поднимается выше, пожирая иголки, разрастается и гудит, заглушая вопли, рев автомобильных сигнализаций и отдаленный вой сирен.
Один за другим взрываются электрические фонарики из елочной гирлянды, красные, синие, зеленые. Вот лопнули два, вот еще шесть, потом сразу пара дюжин. В воздухе повисают крошечные облачка стеклянной пыли.
Через минуту дерево уже целиком охвачено пламенем, превратилось в пышущую жаром колонну, от которой в ужасе разбегаются уцелевшие. У трупов от жара плавятся очки, циферблаты наручных часов и резиновые подошвы ботинок. Высоко в чистое небо, выше любого небоскреба, поднимается кольцо черного дыма, а следом за ним — огромное черное облако.
Патрик паркуется возле торгового центра, а потом долгое время сидит в машине, положив руки на руль. Гудит двигатель. На торговом центре пестреют вывески: «Универмаг», «Парикмахерская», «Пицца Хат», «Вербовочный центр армии США». На дворе декабрь. Неделю назад ему исполнилось восемнадцать. Почти месяц прошел с того дня, как они втроем выбрались из пещер, грязные и окровавленные, но живые. Глаза застилал туман. Автомобиль мчался прочь от горы. Клэр сидела посередине между ним и Мириам, положив голову ему на плечо. Патрик хорошо помнит, какую невероятную радость и какое облегчение он тогда испытал. Он чувствовал себя абсолютно живым.
Они пробыли в подземельях всю ночь, а теперь выбрались наружу. Тихо гудел двигатель, барабанили по подкрылкам камешки, с ветки сияющим шлейфом сыпался снег, в голубом утреннем небе светило солнце и плыли маленькие белые облака, у него на плече лежала голова Клэр. И Гэмбла накрыло всепоглощающее умиротворение и спокойствие. Худшее позади, грядет что-то новое. Затянувшийся внутри узел чуть ослаб, почти развязался.
Но длилось это недолго. Они свернули к его дому. А там на подъездной дорожке стоял седан с военными номерами. Патрик ничего не успел сказать или подумать — просто, повинуясь порыву, выпрыгнул из джипа и бросился к дому. Распахнул дверь и, застыв на пороге, позвал мать. Она сидела в гостиной на маленьком диванчике, а напротив стояли капеллан и начальник штаба ВМС. Фуражки они держали в руках, на их рукавах чернели траурные повязки. Оба удивленно уставились на Патрика.
Мать при его появлении встала.
— Что случилось? — хором спросили оба.
Мама имела в виду его подбитый опухший глаз, а Патрик — то, что было действительно важно. То, из-за чего у нее размазалась по лицу тушь. Мать не ответила, и Гэмбл посмотрел на улицу, на припаркованный там джип и сидящую в нем Клэр.
Вот точно так же он теперь смотрит на стеклянную дверь вербовочного центра. Она покрыта катарактой изморози, и уже через несколько минут с улицы будет трудно разглядеть, кто именно подошел к столу и пожал руку офицеру: мальчик или мужчина.
Высокий Человек стоит у подножия горы, чья верхушка теряется в облаках. От леса к пещере тянется тропинка, по ней за последние несколько часов пробежало столько народу, что снег превратился в твердую утоптанную корку. Замерзшая занавесь из побуревших древесных побегов валяется в стороне. На поляне дежурят три агента в бронежилетах и вязаных шапочках, еще трое остались внизу возле трансформаторной будки. Остальные двадцать с лишним час назад пошли на штурм. Они докладывают о положении дел по рации.
— Все чисто.
— Много крови, но никого нет. Прием.
Высокий Человек подносит рацию к самым губам:
— Никого. — Это не вопрос, а утверждение.
— Они исчезли, — отвечает ему голос после непродолжительных помех.
— Никто не может исчезнуть совсем. Просто они появились где-то в другом месте, — говорит он тихим задумчивым голосом, но уже не в рацию, а самому себе. — И мы обязательно найдем их.
Тут Высокий Человек замечает что-то на гладкой ледяной тропинке и нагибается. Клочок волос, неестественно белых, к корням пристали частички кожи. Он перебирает прядь между пальцами, принюхивается к ней, а потом кладет в нагрудный карман и похлопывает по нему рукой.
— Найдем, и тогда они умрут.
На большом коричневом конверте крупными черными буквами написано ее имя. Вернее, то имя, под которым она сейчас живет. Хоуп Робинсон. Мятый конверт сложен пополам, иначе не поместился бы в почтовый ящик. Обратного адреса нет. Судя по марке, отправлено из Сиэтла, как и в прошлый раз. И снова ее имя почему-то написано в кавычках.
Люди часто ставят их где попало. Например, в туалете висит объявление, и там слова «сотрудники обязаны мыть руки» тоже взяты в кавычки, будто это цитата из высказываний какого-нибудь помешанного на чистоте менеджера. Но брать в кавычки имя? За этим явно что-то кроется.
В прошлый раз в ящике лежал обычный белый конверт, а в нем — сложенный линованный листок, на котором было написано: «Ага!» И все.
Теперь вот это. Клэр, держа конверт кончиками пальцев, осторожно переворачивает его, чтобы проверить, нет ли на обратной стороне адреса. Внутри явно лежит что-то твердое.
Она стоит перед стеной, составленной из почтовых ящиков, на каждом — номер и крошечное окошечко. Латунные ручки и кодовые замки отполированы до блеска бесчисленными прикосновениями. Обычно здесь толчется куча народу, представители студенческих организаций собирают подписи и выискивают добровольцев. Но сейчас уже поздно, и в почтовом отделении пусто и темно. Если пройти под мраморными арками, дальше по коридору будет кофейня. Она работает допоздна, и оттуда доносятся приглушенные голоса и музыка.
Открыть конверт прямо сейчас? Нет, Клэр как-то не по себе. Она запихивает странное послание в рюкзак, где уже лежат ноутбук и блокнот. Каблуки черных ковбойских сапог громко стучат по плитке. Эти «стетсоны» Мириам подарила племяннице перед отъездом в Монтану. Девушка идет к стеклянным дверям, и от поднятого ею легкого ветерка чуть трепещут многочисленные объявления на стенах: афиши концертов и представлений комиков, листовки групп поддержки ликанов, плакаты с кандидатами в студенческий совет. Входная дверь уже наполовину закрыта решеткой, и Клэр торопливо выходит на улицу.
Холодно. Вокруг фонарей кружат тучи мошкары, так что конусы света словно подернуты дымкой. Клэр плотно застегивает флисовый худи. Перед центральным зданием стоит фонтан с изображением четырех волков, из их пастей в подсвеченный зеленым прожектором пруд стекают водяные струи. Здание со всех сторон освещено. На первой экскурсии им рассказали, что его построили в 1875 году, оно стояло здесь с самого основания колледжа. Именно этот вид украшает главную страницу веб-сайта и обложки рекламных брошюр: фонтан, колонны, высокие окна, классические треугольные фронтоны. Остальной кампус разительно от всего этого отличается: квадратные безликие строения, наследие никсоновской эры; стены из шлакоблоков; окна, которые невозможно открыть. При строительстве учитывались возможные беспорядки и волнения.