До райцентра было километров двадцать с гаком, места знакомые. Ромка вел мотоцикл осторожно. Гладких проселков не бывает, а тропинки и вовсе были изрезаны корнями: ехали, как по стиральной доске. Тимофей вздрагивал от каждого толчка, поэтому Ромка пере-ва-ли-вал через корни и колдобины; увы — мягко получалось далеко не всегда. Опять же — немцы; на них можно было напороться за любым поворотом, а по Ромке сегодня уже столько стреляли… Поймите: ведь не только у тела, но и у души есть пределы выносливости.
Все же доехали.
Сперва увидали серую маковку церкви, потом ее белые стены, потом черепичные крыши домов. Потом увидали немцев. Это была мотопехота. Бронетранспортеры и тупорылые грузовики выстроились аккуратной шеренгой на обочине, задом к шоссе; десятки солнц, отраженных от стекол кабин, слепили мертвым огнем; а солдаты отдыхали на лугу, плескались в речке. Их было как муравьев… уж не меньше тысячи! Без навыка и не определишь. Разве что посчитать грузовики, — да прикинуть, сколько размещалось в каждом. Если сейчас выскочить из кустов — и метров с двухсот сыпануть из МГ, сколько есть патронов — все выплеснуть, все, все! до последнего… Риск минимальный. Пока охранение опомнится (четыре мотоцикла с пулеметами по периметру), можно накрошить столько!.. — после этого, считай, каждый из них — и Тимофей, и Ромка, и Залогин, — свою войну с немцами уже выиграл. Хотя для большего кайфа, для красоты, для чистоты поступка лучше б и не спешить. Спокойно выехать из кустов, спокойно подкатить на дистанцию прямого огня, и с холодным сердцем (нет! — получая наслаждение от каждого выстрела, от каждой ударившей в цель пули) расстрелять эту сволочь…
Господи! ну почему же они все без оружия?! Почему Ты позволил им оставить свои винтовки и автоматы в грузовиках?..
Ромка поглядел через плечо на Залогина:
— Отпусти плечи. Мясо вырвешь.
Залогин опомнился. Но его пальцы вцепились в Ромкины плечи так, что им потребовалась особая команда, чтобы они расслабились, и только затем Залогин смог убрать свои руки.
Ромка взглянул на Тимофея, почти бесшумно развернул мотоцикл и вернулся на лесную тропу. Заглушил движок. Здесь немцев не было слышно. Здесь вообще не было слышно ни звука, потому что, оказывается, ветер утих, и птицы, должно быть, отдыхали после утренней погони за летающей и ползающей живностью. Но ощущения покоя не было. Того покоя, который они пережили на холме под двумя старыми грушами, — его здесь не было. Удивительно: немцев не видать и не слыхать, до них несколько сотен метров, но такое чувство, что они рядом, вокруг.
— Что будем делать?
С лица Тимофея медленно стекла чернота, обнажив прежнюю болезненную бледность. Ромка только теперь обратил внимание, что от загара комода остался лишь слабый оттенок. Вспомнил его заскорузлую от крови гимнастерку, вспомнил, с каким любопытством разглядывал рану комода, когда ее обрабатывала Стефания. Такая маленькая дырочка, а вот поди ж ты — через нее жизнь Тимы только чудом не вытекла. Счастье, что пуля не разорвала какую-нибудь артерию или вену, или еще какой жизненно важный орган…
Ромка попытался вспомнить, что находится в груди в этом месте, но его анатомические познания были столь ничтожны, что кроме сердца ничего в голову не приходило. Впрочем, нет, — сообразил он, — ведь там еще располагается и левое легкое. Но сколько места занимает легкое — Ромка не представлял, и сколь опасной для жизни может оказаться дырка в легком — не представлял тем более. В памяти всплыло одно из первых занятий по стрельбе, которое проводил со своим отделением Тимофей. На этот раз они должны были стрелять не в мишень, а в вырезанный из бумаги контур человека. «Это нарушитель, — сказал Тимофей. — Если он оказывает огневое сопротивление — вы должны его подстрелить. В руку или в ногу. Лучше в ногу — тогда не убежит…» — «В ногу трудно попасть», — засомневался Эдька Постников. Да, это был он, — ясно, словно все происходило вчера, вспомнил Ромка. Постников так и не научился прилично стрелять, он не чувствовал винтовку, но разве это причина, чтобы не отладить ее как следует? Может, у его винтовки не только затвор туго ходил, может, у нее и прицел был сбит, оттого я и не попал в летчика, хотя до него было метров тридцать, не больше, — придумал себе оправдание Ромка. Оказывается, пережитая на вышке досада все еще жила в нем… «Для того я и учу вас стрелять точно, чтобы ваша пуля летела по траектории, проложенной вашей мыслью, — ответил Постникову Тимофей. — Попадете в голову (Тимофей поставил на профиле головы косой крест) — смерть. Попадете в середину груди (еще один косой крест) — смерть. Попадете в живот или в печень (еще два креста; ну конечно же, как я мог забыть! — обрадовался Ромка, — ведь справа — печень…) — будет мучиться, но в полевых условиях его никакой силой не спасешь. Поэтому — когда стреляете — в туловище вообще лучше не попадать. Сохраннее будет…» Про легкие Тимофей ни слова не сказал, припомнил Ромка, но в общем-то не трудно представить, где они помещаются. И если бы у комода было пробито легкое… Так ведь легкие напрямую связаны с воздухом! — сообразил Ромка. Если человек застудил легкие — он кашляет, а если ему легкое проткнуть — он будет кашлять кровью. Как просто! Вот что значит — сила ума. Комод не кашляет, значит, — легкие целы. А что крови много потерял — не беда. Были бы кости целы — мясо нарастет; будет хорошая шамовка (а уж об этом я позабочусь) — кровь восстановится.
До сих пор с чувством ответственности Ромка не был знаком. Разумеется, он знал, что это такое (уж столько попреков он слышал по этому поводу), но знать — это одно, а вот впустить в себя, принять, — совсем иное дело. Ощутив свою ответственность за здоровье Тимофея, Ромка почувствовал себя иным, чем прежде. Более значительным, что ли. Теперь ему придется думать наперед, соображать — и только потом действовать. С непривычки это будет непросто, но Ромка не сомневался, что справится. Во-первых, это будет недолго, недели две-три, не больше, а там проблема исчезнет, а вместе с нею — и необходимость нести этот груз. Во-вторых…
— Рули на восток, — сказал Тимофей. — Уж где-нибудь своих встретим.
Впереди были горы. Значит, не только дорог, но и тропок — мизер. Карты нет. Что собой представляют эти горы — никто из них понятия не имел. Может — один небольшой кряж, а за ним — опять на десятки километров долина; а может — за первой грядой следующая, а за нею еще и еще. На мотоцикле не наездишься. Когда их везли к месту службы — сначала поездом, затем на машинах (у каждого из них это была первая в жизни такая поездка по стране), — они смотрели на новый для них мир во все глаза. Впечатления были незабываемые. Но вот дошло до дела — и оказалось, что никакой конкретной информации из тех впечатлений не вытянешь.
Впрочем, Ромка подумал об этом как-то мельком — и тут же свое сомнение выкинул куда подальше. Бессмысленное занятие. Где восток — понятно; с этим он мог определиться без труда и днем, и ночью. А карта… Зачем карта, когда вот — тропа, и ведет она… ну не совсем на восток, но в общем-то в нужном направлении. Места здесь цивилизованные, проселков хватает; надыбаем более подходящую дорожку — свернем на нее.
Короче говоря — как и в любом ином деле — Ромка положился на чутье. Если б ему сказали об этом — он бы удивился, но охотно признал бы, что, пожалуй, так оно и есть. И запомнил бы это крепко, потому что это бы многое в нем самом ему объяснило, позволило бы заглянуть в себя, увидать механизм, который им движет. Но сказать ему это было некому. А жаль. Ведь управляли Ромкой не мозги, а душа. Понимать такое о себе — великая вещь! Потому что именно мозги выбирают цели, которые в конце, при исполнении их, оказываются фантомами, пустышками, такими горькими на вкус. Потому что именно мозги, маня человека далеким огоньком, приводят его не к Богу, а в ад. С душой этого не бывает никогда. Потому что единственный труд души — поиск пути к Богу, а единственный метод — превращение сложного в простое. Завидная судьба. Когда б ни пресеклась такая жизнь — человек достигает цели, потому что сам Бог подхватывает его. Аминь.