Гейл и за решеткой вела себя так, точно жила в большом мире. И в этом смысле бригада озеленения оказалась приятным назначением. Здесь она сажала растения, но могла бы этим же увлекаться на досуге, если бы жила на свободе.
Сегодня она копалась в земле, вытаскивала личинок и давила между камнями. Гейл никогда не нравилась эта работа, просто ею следовало заниматься, чтобы сохранить посадки. Но сегодня Гейл представляла, что личинки — это пальцы уважаемого мистера Лэнгхеда, государственного обвинителя, те самые пальцы, что держали микрофон, в который он надиктовал письмо. Его секретарь забил письмо в государственный компьютер, государственный принтер в приемной господина Лэнгхеда плюнул на бумагу специальным порошком, и на ней образовались слова, настолько запугавшие достойных членов комиссии по условно-досрочному освобождению, что те решили отказать Гейл.
Отказали ей в свободе.
Хорош, пора тормознуть. Она давила личинок и ухмылялась печальной иронии судьбы — работа принесет ей освобождение. Сейчас не время менять свое поведение и таким образом приковывать к себе внимание. Работай, как обычно, с грустинкой, но без опустошения. Если надзиратели заметят, насколько ты опустошена, они начнут к тебе приглядываться. Надо показать, что Гейл искренне исправилась и приняла все правила и причуды системы.
И еще: Гейл не хотела упустить льготы, которые давала работа в бригаде озеленения. Здесь постоянно шли какие-то махинации. Раз в пару недель одна заключенная, контрабандистка марихуаны, Хиллари, направляла свой трактор к границе стодвадцатиакровой тюремной зоны и косила траву до тех пор, пока не оказывалась у огромного клена, росшего на этом месте не менее двухсот лет. У подножия дерева она находила мешок для мусора, брала и накрепко привязывала к сиденью. А потом отдавала заключенной Лизе, которая отвечала за порядок в доме надзирателей, старом каменном здании с пристройками и множеством кустов роз. Розы имели свои имена, например Пенелопа, Корнелия, Фелиция. Гейл больше других нравилась Балерина, она была совершенно не похожа на розу: с широкими плоскими белыми лепестками, лишь слегка тронутыми по краям красным. Когда Лиза звала Гейл за ее долей, та, прежде чем последовать за ней в сарай, замедляла шаг, чтобы полюбоваться цветами. Постепенно, в течение рабочей недели женщины переправляли содержимое мешка через задние ворота. Охранники, как правило, ограничивались небрежным охлопыванием по одежде, но всегда существовала возможность, что кого-нибудь вытащат из строя на шмон.
Таким образом, женщины умудрялись доставлять в тюрьму бумажные деньги, водку, наркоту, косметику, хорошие канцелярские принадлежности, гостиничные швейные наборы (куда входили миниатюрные ножницы, которые почти ничего не резали, но все-таки были лучше, чем ничего), ручки-фонарики (с ними так удобно читать по ночам под одеялом, когда выключают общий свет), ароматизированные свечи, благовония, шампуни на травах, кремы, лосьоны и витамины. Все, что нельзя приобрести в тюремной лавке.
Солнце сияло и приятно грело спину. Гейл бы многое отдала, чтобы прийти сюда рано и увидеть восход. Хотя бы раз. Если ей суждено мотать срок, лучше заниматься этим на свежем воздухе. Может, пора прекратить проносить вещи в ворота? Случись провал, и ее засадят в четырех стенах. Например, в кухне. Или в прачечной. Гейл нравилась ее добровольная работа по вечерам в библиотеке, но она не представляла, как обошлась бы без регулярных выходов. Она открыла водопроводный кран и дождалась, пока бьющая из шланга струя станет ледяной. Попила, наклонилась и намочила волосы.
«Зеленые ошметки крысиных кишок, убитой обезьяны мяса клок, облако жуткой вони и ноги симпатичного маленького пони». Обрывки стишка из начальной школы звучали в голове Дайаны, когда она поднимала на стол огромную кастрюлю из нержавеющей стали с нераспознаваемой белесой бурдой. Зеленые ошметки крысиных кишок…
— Уэллман!
Дайана повернулась и увидела средних лет мужчину в белом; его имя было вышито красными нитками на левом нагрудном кармане рубашки: Карл. Он носил передник, который некогда считался белым. Лицом Карл напоминал мопса, к тому же сходства добавлял катышек жевательного табака под верхней губой. Он подозрительно смотрел на Дайану.
— Ты когда-нибудь работала на предприятиях общественного питания? На воле?
Она покачала головой.
— Вымой руки! — бросил Карл. — Хоть это-то ты должна знать. Остальному я научу.
Бесстрашная перед ликом глупости Дайана кивнула. Мимо прошел заключенный с банкой «Кулэйда». [15] Только это был не настоящий «Кулэйд», а какая-то генетическая разновидность. Но именно такой им приходилось пить каждый день. Дайана уже выучила: один день красный «Кулэйд», на следующий — зеленый, затем снова красный. И так далее. А иногда — оранжевый.
— Закончишь загружать стол — и марш в посудомоечную. Там твое место во время обеда.
Дайана отправилась в кухню за новой кастрюлей.
Ее первый рабочий день. До этого она сидела в камере, закопавшись в бумагах, и пыталась найти способ доказать, что ее подставили. Вполне вероятно, что те пятьдесят пять граммов содержали наркотик, но лишь минимальную дозу, чтобы состав считался незаконным. Впрочем, любое количество, даже след наркотиков, уже подпадает под статью. Но это все-таки лучше, чем восьмидесятипроцентный кокаин. Даже ее тупица-адвокат поверил. Хотя какое это имело значение? Вопрос в том, чтобы заключить наивыгоднейшую сделку. Иначе можно было получить пожизненный срок без права условно-досрочного освобождения. Дайане предложили двадцать лет. Адвокат советовал согласиться. Она согласилась. Дайана понимала, что адвокат прав: сейчас она примет их условия, а бороться начнет позднее. Пожизненное заключение без права досрочного освобождения — медленный смертный приговор.
Хорошо, что на воле был Ренфро. Он отправил ей все, что сумел откопать, чтобы разобраться в ее деле. Рисковал потерять работу, посылая письма под фамилией умершего юриста с пометкой «Юридическая почта». Это означало, что тюремные копы не имели права вскрывать их, и Дайане доставляли нераспечатанные конверты. Она отчаянно хотела позвонить ему, однако не решилась рискнуть. Устраивалось выборочное прослушивание телефонных звонков заключенных, и начальник полиции в Болтоне сразу узнал бы, если бы засекли, что она говорила с Ренфро. Да и к телефону всегда стояли длинные очереди. Ждать приходилось не менее получаса. Дайана едва сдерживалась, чтобы не позвонить и не спросить, где находится стенограмма процесса над Черчпином. Может, на столе какого-нибудь судебного репортера ждет расшифровки.
Дайана волокла на стол огромный четырехугольный чан с фасолью, и ее так и подмывало бросить его на пол и посмотреть, как взлетят вверх зеленовато-коричневые, пропитанные влагой фасолины, а затем раскатятся по красным плиткам. Как отреагирует Карл? Прогонит ее? Поставит на ассенизацию? Она не против. Ей не впервой иметь дело с дерьмом.
Когда Карл пришел в посудомоечную, Дайана насквозь промокла от пота и горячей воды, ее тошнило от выскребания бадеек с недоеденной пищей, которую и едой-то трудно назвать.