– Ну и что это такое – «стратегия розового фламинго»?
– Нет никакой разницы между розовым фламинго, который демонстрирует самке свой пыл, и парнем, когда он дарит цветы цыпочке, за которой приударил. Цветы – фаллический символ… и они разноцветные. У самцов-хамелеонов прибавляется красного цвета. Короче, понимаешь, креветка, кролик и человек – по сути, одно и то же! Для соблазнения они используют одинаковые приемы…
Конец фразы потонул в шуме, вызванном вторжением группы канадских туристов. Валери и Эмма проговорили еще добрый час. Эмма притягивала чужие исповеди, и Валери не замедлила выложить ей свои любовные горести. После развода она львиную долю времени посвящала карьере и благотворительности, но страдала от одиночества. Классическая ситуация женщин ее круга. Эмма подумала, как же ей повезло: Брэдли был смыслом ее жизни, убежищем, «портом приписки». Хотя… Она вспомнила разговор, состоявшийся перед ее отъездом. Она вновь заговорила о своем желании родить ребенка. Брэд, у которого были сын и дочь от предыдущего брака, не очень-то рвался «вернуться в пеленки», как он выразился. Все прошлые годы отсутствие общих с Брэдом детей не беспокоило Эмму. В конце концов, у нее есть Ребекка…
Но полгода назад она вдруг впервые заговорила об этом с Брэдом, и он обещал подумать. Перед отъездом Эмма вернулась к этой теме.
«Эмма, baby, тебе тридцать восемь: не кажется, что немного поздно?» – попробовал Брэд отвертеться, отводя глаза. Эмма поняла, что Брэд по-прежнему не хочет ничего менять в их устоявшейся жизни.
…Когда они уходили из бара, Валери уговорила Эмму пойти взглянуть, что здесь за дискотека. Небольшой зал, по стенам которого стояли диваны и полдюжины низких столиков, в центре – танцпол. На потолке зеркальный шар. В комнате было человек тридцать, не больше.
Валери и Эмма уже собрались выходить, как послышался голос:
– Эмма, привет!
Пьер Шаванн, улыбаясь, подошел к Эмме и Валери. Он заметил Эмму сразу, как только она вошла – в темном комбинезоне с воротничком в стиле Мао, подчеркивающем плечи и уменьшающем талию, она явно выделялась на общем фоне. Зеленая ткань подчеркивала цвет глаз. Длинные каштановые волосы заплетены в толстую косу. В уголках глаз чуть заметные морщинки, овал лица не такой четкий, как раньше.
Стараясь ничем не выдать своего волнения, Эмма поцеловала его в щеку.
– Я видел твое имя в программе, но не решился позвонить.
– А надо было бы!
– Так ведь ты же теперь звезда…
– Издеваешься?
Эмма никогда не могла понять, когда он подшучивает над ней, а когда говорит серьезно. Это обстоятельство только усиливало неловкость, которую она чувствовала в его присутствии. Эмма всегда считала его красивым, но слегка «неотделанным после распалубки», как выражалась ее мать о провинциалах. У него была репутация человека, который говорит людям то, что думает о них, но Эмма никогда не могла понять, что являлось причиной этого: то ли бестактность, то ли откровенность.
– Пойдем, Эмма, я представлю тебя своим знакомым. Она колебалась. Неудобно отказаться. Валери подмигнула ей и поспешила уйти.
– Ладно, ненадолго, – согласилась Эмма – Еще не отошла от перелета, слегка покачивает, – соврала она.
– Ты, значит, мелатонин не принимала? – ответил Пьер. – Какая удача!
Музыка заглушила ответ Эммы, а Пьер уже шел в глубь зала. Эмме ничего не оставалось, как последовать за ним. Она ужасно не любила клубы. Каждый визит в подобное место с друзьями был для нее пыткой. Под конец первого часа ее начинало выворачивать от шума, суеты, запаха духов и пота, деланного смеха, звонков мобильников, позвякивания бокалов и браслетов от Гермеса, фальшивых улыбок и искусственных, ничего не значащих фраз. Пока Пьер представлял ей своих коллег-мужчин и двух женщин, видимо, случайных знакомых – Эмма узнала в них ассистенток с Конгресса, – она наблюдала за ним. Пьер ничуть не изменился. Все то же обманчивое сходство с Расселом Кроу.
Лицо немного осунулось, морщинки вокруг рта стали заметнее. Но все те же ореховые глаза, черные волосы, густые пряди которых он так и не научился приручать, и прежняя немного несуразная манера покачиваться с одной ноги на другую. Обаятельный, несомненно, хотя и немного зажатый. В отличие от оригинала в нем не было ничего от bad boy.
К счастью, он даже отдаленно не представлял, о чем она думает.
На мгновение ей показалось, что он представит ее как давнюю любовницу Дэна Баретта, – с него станется.
– Ты знаешь, что случилось, почему не работает связь? – спросила она, пытаясь сменить тему.
Ответ Пьера не открыл ей ничего нового. Беседа – точнее, то, что ее заменяло в таком-то шуме, – вертелась вокруг систем сетевой безопасности и через несколько минут съехала, Эмма не поняла почему, на вопросы сексуальности нормандцев. Техники болтали со своими соседками. Одна из девиц, уже довольно пьяная, висела на плече Пьера, который тыкал в свой Palm Pilot и, казалось, не замечал ее присутствия. Эмме все это порядком надоело, и она собралась уже уходить, как какой-то ладно скроенный усач, сальные шутки которого перекрывали музыку, пригласил одну из девиц на танец. Его сосед слева – лет пятидесяти, выдвинутый подбородок, толстые очки, – предложил Эмме последовать их примеру. Она вообще-то всегда отказывалась от таких приглашений, потому что не любила танцевать. Но сейчас, удивляясь сама себе, безропотно последовала за партнером.
Они продержались три роковые композиции из sixties, выбранных с учетом возраста гостей. Время от времени Эмма бросала взгляд на Пьера – он танцевал с девицей, которая кокетничала и прижималась к нему. Он отталкивал ее, смеясь.
Когда Пьер пригласил на танец Эмму, она подумала, что он просто хочет избавиться от своей слишком навязчивой поклонницы.
И все равно пошла за ним. Она танцевала с Пьером когда-то раньше и сейчас вспомнила их разгульную вечеринку после семинара, который проводила «Супра Дата» в Марракеше, за год до ее отъезда в США.
Когда она возвращалась с той вечеринки, ей приснился странный сон, который Эмма помнила до мельчайших подробностей.
Вообще-то сны ей не снились никогда. То есть считается, что сны снятся всем, но она своих не помнила. Эмма завидовала людям, которые, проснувшись, могли в подробностях рассказывать свои сны.
Но однажды ей приснился сон. Всего один раз. Один-единственный за все тридцать восемь лет! Году в девяносто третьем или девяносто четвертом. Позже Эмма пыталась вспомнить, что вызвало этот сон. Как советовали психологи, она положила на прикроватную тумбочку блокнот и карандаш, чтобы записывать мысли, которые придут ей в голову по пробуждении, между двумя циклами сна. Тщетно. Она ставила будильник на середину ночи – сегодня на два часа, завтра на три, – чтобы было проще ухватить собственное бессознательное. Безрезультатно.
Итак, ей приснился сон только один раз за всю жизнь. Зато какой! Всякий раз, вспоминая его, она краснела, как швед в первый день на пляже. Эмма запомнила этот сон в мельчайших подробностях. Она лежит в спальнике на склоне холма. Вокруг спят десятки людей. Она лежит на спине и смотрит в небо: светает, только-только занимается рассвет. Вдруг она понимает, что в ее спальник проскользнул мужчина. Он на ней. Внутри нее. Живот, грудь, вся плоть воспламеняется до пальцев ног. Он говорит, не шевеля губами, она не понимает ни слова. Над ней его плоское лицо, будто не имеющее отношения к движениям его бедер. Она утыкается в его крепкую шею, вдыхает запах его плеч, тонет в нем. Он берет ее за волосы на затылке и оттягивает голову назад, чтобы поцеловать в губы. Только теперь она понимает, что они не одни: рядом лежит ее жених, здесь же ее знакомые, которые только притворяются, что спят! Кто-нибудь их точно увидит. Эмма протестует для виду, но не может оторваться от удовольствия. Физическое наслаждения было настолько сильным, что проснулась она в поту…